Политика и литературная традиция. Русско-грузинские литературные связи после перестройки. Елена Чхаидзе

ну, это понятное дело, надо только уточнить в деталях… абхаз, естественно, о грузинизации, о ликвидации абхазских школ, о записании абхазов в грузины… грузин, естественно, не выдерживает такой исторической несправедливости и говорит: что, мы вам в 1978-м телевидение не дали, университет не дали?.. вот сам говоришь: «дали». Дали, потому что взяли, отняли, сначала отняли, а потом дали… что у вас отнимать? у вас и письменности не было… <…> вы же всегда под нами были, вы всегда были Грузией, да вы и есть грузины… тут они вступают в рукопашную (Там же. C. 200).

      Если Битов описывал отношения между народами СССР с помощью аллегории микроавтобус-«рафик», то в «Ожидании обезьян», написанном после распада СССР, он лишает «республики-пассажиров» человеческого образа и вводит образы животных – обезьян[57], которые разбежались из обезьяньего питомника/СССР. На такую параллель автора-рассказчика навела история, случившаяся во всесоюзно известном Сухумском обезьяньем питомнике, в котором проводились опыты над животными. Когда в начале войны в Абхазии обезьян нечем было кормить, они стали так сильно кричать от голода, что их пришлось выпустить на волю. Битов использует аллегорию «обезьяны» по отношению к советским республикам, которые «вырвались» из питомника – СССР. Писатель считает, что такое могло произойти от потери общей памяти, культурной или исторической, потери естественного объединяющего начала, что стало причиной споров, приведших к крушению «империи»:

      Советские обезьяны… Освобождение обезьяны… Русская обезьяна… Обезьяна, живущая на воле в условиях социалистического общества… Без клетки… Обезьянья воля… Республика обезьян… Обезьянья АССР… ОбзАССР… Так нельзя – все обидятся. <…> Дали свободу… разрослись гривы, зато подмерзли хвосты… нуждаются в подкормке… (Там же. C. 198–199).

      «Карта» Битова менялась по отношению к Грузии – России – Абхазии в зависимости от изменений реальности, официальной политики РФ и, наверно, в чем-то с совпадающих с ней взглядов автора.

      Абхазия в тексте начинает играть роль, схожую с ролью Грузии – роль патриархального рая. Сначала для «русского имперского человека» Грузия и Абхазия – колонии империи, в которые он устремляется, чтобы не потерять «последние штаны». Битов вводит аллегорию «джинсы имперского человека». Джинсовые штаны как западный символ советского благополучия появляются еще в «Грузинском альбоме» и о них идет речь в «Ожидании обезьян». В «белые штаны» впрыгивает alter ego автора – «он»[58] и отправляется в Сухуми. Значение американского «продукта», одежды для рабочих, в корне меняется в России. По мнению Битова, джинсы – вещь, с помощью которой Америка «колонизовала» СССР. В советские времена они были показателем высокого социального статуса, а по Битову – штаны к тому же единственный, после культуры, оставшийся вид частной собственности:

      Образ последних штанов достаточно неэстетичен, чтобы пытаться их продать (что я, кстати, и пытаюсь сделать…) <…> Так что штаны

57

Писатель, режиссер и драматург Михаил Угаров (1956 г. р.) в повести «Море. Сосны», как и Битов, обращается к «обезьянкам», но так он называет абхазцев. В произведении идет речь о том, как рассказчик в 1964 году отправился в Абхазию на поезде «Ленинград – Сухуми», о его приключениях, об увиденном в другом крае. Автор обращает внимание читателя на диалог, в котором под сомнение ставится историческая связь абхазцев с территорией Абхазии. Рассказчик беседует с местным фотографом:

«У них в словаре нет слова „море“, – тихо сообщил ему Фотограф.

– У кого?

– У этих. – Фотограф кивнул за спину. <…>

– Живут на море, а слова „море“ в своем языке не имеют. Что это значит?

– Что?

– То, что они здесь никогда не жили. Это не их земля» (Угаров, 2010. C. 94–95).

58

Повествование о поездке ведется в постоянном диалоге с собственным «я» автора, которое разделилось на «я» и «он»: «я» – это серьезный и сдержанный автор-рассказчик, а «он» – дебошир, балагур и пьяница, ищущий приключений.