Примавера. Ирада Вовненко

одеялом. Этот контраст напоминает о самой жизни, о зебре постоянно сменяющихся полос, о вечной борьбе добра и зла наконец. Я перестал относиться к жизни как к данности, выдающей нам порционно радость и горе, удачу и потери. Я живу с ней в любви, я любуюсь ею, как любовался Дианой, когда мы познакомились, столкнувшись у метро. Я никогда не был дамским угодником и не искал новых побед лишь для того, чтобы потешить мужское самолюбие. Мне всегда казалось, что женщина сама по себе – удивительное явление, тайна, пребывающая на грани добра и зла, и иногда так трудно понять, чего в ней больше. Мужчине остается только смириться с этим или укрыться в своей холодной келье одиночества, нести эту ответственность и наполнять сосуд гармонии, называемой любовью. Иногда мне кажется, что ничто не внушает столько подозрений, сколько любовь. Именно она проникает в сердце глубже, чем все иные чувства, и сковывает его. Наши души беззащитны перед ней, опасной и коварной, выжидающей, когда мы обмякнем в притворно-нежных объятиях, чтобы низвергнуть нас в пучину отчаяния…

      Я был не из тех мальчишек, которые с утра до ночи играют в футбол. Честно говоря, я никогда не понимал этого, на мой взгляд, странного занятия – нет ничего рационального в том, чтобы гоняться за мячом и изматывать себя с одной-единственной целью – забить гол. С восьмого класса мне было абсолютно ясно, что физика мне интересна как наука и влечет не меньше, чем других мальчишек футбол и всякие дворовые приключения. В то время когда многие пытались просто найти компромисс с учителем, я с нетерпением ждал урока, вернее, перемены, чтобы показать Семену Яковлевичу, учителю физики, свои решения дополнительных упражнений и задач. Школьную программу я уже давно прошел сам. Вместо того чтобы летом кататься сломя голову на велосипеде или воровать на даче неспелые яблоки в соседнем саду вместе с мальчишками, я увлеченно читал учебник по физике за девятый класс, который нам выдавали заранее. Я спорил сам с собой и с теми решениями, которые предлагались в учебнике. Репетиторство как дополнительный заработок учителей тогда еще не вошло в моду. Семен Яковлевич, очарованный способностями и моим повышенным интересом к предмету, с юношеской радостью, несмотря на свои шестьдесят пять, объяснял сложные моменты. Я был ему нужен. Может быть, мои исписанные мелким почерком тетради были для него оправданием выбранного пути. Нечасто случалось, чтобы кто-то искренне проявлял интерес к физике, преследуя не только желание получить хорошую оценку в аттестат. Иногда мы с ним просиживали по нескольку часов, забывая обо всем на свете.

      Математика давалась мне легко и не была столь загадочна и интересна, как физика. В ней не было тех тайн, которые так хотелось разгадать, не зря Ландау однажды сказал: «Математики обделены воображением, это физики-неудачники». А вот действительно недосягаемой величиной для меня, тем, что вызывало лишь восхищение, была музыка. Окончательно я осознал это, когда впервые увидел запись первого фортепианного концерта Чайковского в исполнении Вана Клиберна. Удивительно, пианист неоднократно играл этот концерт в разные годы в разных странах,