Цветы мертвых. Степные легенды (сборник). Н. Русский

молодухи, и характерные коровьи шлепки…

      Вдруг разбойный посвист и все затихло. Кеша приподнял голову и увидел проходившего по бараку дежурного офицера.

      – Что это за безобразие? Почему не спят? Что это за шум был тут? – Обратился он к шевелившемуся под одеялом Кеше. Кеша ничего не ответил и притворился спящим. Офицер ушел в барак эскадрона. Наконец, все затихло, и барак как будто погрузился в сон. Инсценировка «Утра в станице» прошла благополучно.

      – Аргунов, Кеша, Аргунов! – Кто-то звал Кешу.

      – Ну-у? – Чего?

      – Твоего «Пупыря» не утвердили в училище. За выпивку. Едет обратно в полк. А уже привез жену. Вот здорово! Так ему и надо!

      «Пупырь», так небрежно едва не сломавший жизнь Аргунову, получил возмездие. Кеша тяжело вздохнул и накрылся одеялом.

* * *

      После разбора вакансий по полкам юнкерам старшего курса была предоставлена некоторая свобода. Занятий с ними не производили, и они наслаждались заслуженным отдыхом. Валялись на койках, болтали, строили воздушные замки на будущее или пели в полголоса грустные казачьи песни.

      Курбатов тоже лежал на койке и смотрел в потолок. Недалеко от него сотенный граммофон напевал охрипшим голосом сарматовские куплетики:

      «И подчас готов отдать я все блага мира

      За тихий шелест платья, за пару женских ножек,

      Ручки и губки, коль ротик ми-ил, и за

      Мордашку без подмазки и белил».

      – Чего ты слушаешь какую-то чепуху? – Подошел к нему друг его Федя Шляхтин. – Тоже – нашел что слушать! Иди, запишись на состязание на приз. Шашка, револьвер и бинокль. Рубка, стрельба, уколы пикой и джигитовка. – Соблазнял он.

      – Не хочу. – Ответил Курбатов.

      – А я тебя записал, ей Богу. Вот дурак! – Курбатов вскочил с кровати. – Мне не на чем выходить. «Аметиста» я отдал на младший курс.

      – Кому?

      – Своему забайкальцу Федосееву. Ловкий ездок, и просил очень.

      – А на этом своем звездочете, как его?

      – Жетоне?

      – Ну да.

      – Мало езженный еще. Я на экзамене на нем едва не скиксовал. Нет, он не годится на приз. Еще молодой и горячий. Его бы в полк я с удовольствием увез, прямо украл бы. Хороший, настоящий дончак. Белоногий, а хвост как прическа у барышни.

      – Ну, ты, брат, что-то того: хвост лошади ровняешь с хвостом, – тьфу, с прической!

      – У нас трудно купить хорошего высокого коня. Почему нам не продают здесь сибирякам? Не ездить же офицеру на монголках, чтоб ноги волочились?

      – Ну, пишешься? – Настаивал Шляхтин.

      – Ну, если записал, пойду, только смотри, промажу.

      – Не промажешь. Помнишь, как ты ловко поймал в поле сорвавшуюся лошадь прямо за чумбур, ох и любовался я тобой тогда, а твой «Пупырь» даже отвернулся, вот ведь до чего мстительная собака! Давай споем что-нибудь на прощанье!

      – Не орел под облаками вы-со-ко летает… – Начал Шляхтин доморощенным, но приятным баритоном.

      – То штандарт над казаками грозно раз-ве-ва-ет. – Подхватили