Будь здоров, жмурик. Евгений Гузеев

клеиться будет…

      Подъехали к кладбищу. Пискарев даже речь приготовил. Надо же! Впрочем, вряд ли сам сочинял текст – читал-то по бумажке. Выступали коллеги. Все хвалили, никто не ругал. Хотя было за что. Я ведь всю зарплату не решился за кожаный пиджак выложить, надо было кое-что и домой принести, чтобы Люба не обиделась. Поэтому и на такси не захотел потратиться, автобусом решил добираться. Да и вообще дорогая вещь, импортная, одной зарплаты не хватило бы. В общем, задолжал я товарищам кой каким. Ну, уж теперь извиняйте, други моя. Тем более деньги – тю-тю. Что там дальше? Трогательное прощанье. Крышку задвинули, заколотили. Темнотища, как в хижине дяди Тома. Ящик опустили в яму и застучали комья земли по крышке, становясь все глуше и глуше. Стихли и рыданья Любы, а затем и вовсе исчезли. Остался только мрак, и никакого разнообразия. Скучища жуткая. Перевернуться что ли, как Гоголь? Черт, откуда я это взял? Ну, ладно. Через два-три дня мое тело посетили сапрофиты, и началось Великое Гниение. Но это уже другая история, которая заинтересует более ученого, чем простого советского читателя.

      Я готов был бы на этом этапе поставить точку и плюнуть на все, но внезапно почувствовал, что весь этот биологический процесс не имеет ко мне решительно никакого отношения. Меня, лениво верующего циника, это удивило. Кажется, таки появились признаки некого иного продолжения, подтвердились мои слабые подозрения. Правда, до этой полной уверенности все еще присутствовали сомнения. Вроде умер, вроде нет. Что ж это со мной такое происходит? Все более укреплялось осознание и ощущение того, что нечто во мне перестало быть привязанным к материи, но пока никуда не уходит и стиснуто в замкнутом пространстве границами тела, словно огуречный рассол в трехлитровой банке. Но я все же чувствовал это разделение: банка – это банка, а рассол – рассол. Рассол не может стать одним целым с банкой, хоть и повторяет ее форму и проверить это легко с помощью молотка или похожего предмета, желательно металлического, или просто грохнуть об асфальт или покрытый керамической плиткой пол.

      Но вот оно, это нечто, то есть то, чем я как бы думал и анализировал, стало расширяться и выливаться наружу, в пустоту или в космос что ли, который вдруг образовался вокруг. Теперь уже произошло некое движение и окончательный разрыв – отделение рассола от банки. Однако, не было ощущения, что вся эта жидкость, как сбежавшее молоко или ртуть, вот-вот прольется куда-то, ну, например, на дно ящика, и привычно пропадет в щелях и далее в порах земной почвы. А будто зависла она неразделимой огромной каплей, как вода в невесомости. На космических кораблях, когда показывают будни космонавтов на орбите, а они, шутники известные, чем-то хотят зрителей удивить на камеру. Гагарин вон перед полетом (этого, правда, по телевизору не показывали) на колесо львовского автобуса помочился, и теперь у них, у космонавтов, традиция такая осталась (насчет Терешковой не знаю), ну и эти, прочие шутки, особенно в невесомости. Так вот: типичная их развлекуха – показать