Подарок фюреру, или В будущем году – в Аушвице! (сборник). Александр Тавровский

Геббельса задумчиво-очаровательным.

      Все это он отлично знал. За годы непрерывных выступлений перед орущей, беснующейся толпой, прежде враждебно-неуправляемой, а после прихода Гитлера к власти – дружественно-покорной, он досконально изучил не только ее, но и себя самого. Толпу он презирал, себя боготворил.

      И сейчас, стоя на трибуне, в перекрестии трех гигантских свастик, прямо под транспарантом «Тотальная война – самая короткая война!», Геббельс ощущал себя древним германцем в Тевтобургском лесу, которого можно убить, но победить нельзя.

      Он начал говорить, не дожидаясь тишины, под неистовые вопли, топот ног, спорадические всплески аплодисментов. Но его голос с мелодичным рейнским акцентом, усиленный множеством динамиков, разбросанных под крышей зала, был слышен и сквозь рев толпы. И те, кто уже слышал его не раз, удивленно переглядывались. Это был совсем другой Геббельс. Это был не его яркий, четкий, проникновенный голос, и то, что он говорил, отличалось от прежних умных, красиво уложенных фраз.

      На трибуне стоял спокойный, умудренный жизнью человек, пришедший поговорить по душам с соотечественниками. Им казалось, что Геббельсу глубоко наплевать, будут ему аплодировать или нет. И когда он сказал: «Сталинград был и остается тревожным знаком судьбы германскому народу!» – в зале наступила тишина.

      Геббельс признал катастрофу немецкой армии под Сталинградом. Слушая его, немцы впервые начали понимать, что «Дранг нах Остен!» – не шокирующее театрализованное представление, а битва не на жизнь, а на смерть. Он не стал жалеть нежные чувства своих слушателей, когда безо всякого пафоса, сухо, почти протокольно констатировал «серьезный военный кризис на Востоке».

      – Всему виной дьявольские происки злобных еврейских сил, – убежденно заявил он, понизив голос до зловещего шепота. – Это они вознамерились поссорить Германию со всем миром.

      С этим в переполненном нацистами Шпортпаласте были согласны все без исключения. Бесспорным казалось и то, что после Сталинграда опасность расползания большевизма стала близка как никогда. И только вермахт может воздвигнуть надежную преграду на его пути.

      – Если вермахт не остановит большевиков, – все яростней взывал к нации Геббельс, – если этого не сделает германский народ, то вскоре весь мир окажется под их железной пятой! Решается судьба всей западной цивилизации, чья история насчитывает две тысячи лет.

      Геббельс не был актером. Он не искал в зале одно-единственное лицо с глазами полными слез и доверия к его словам. Вся публика, сидящая и стоящая перед ним, была для него не то чтобы на одно лицо, а вообще безлика. Он не жалел ее и не искал ее сочувствия. Он вбивал в эту безликую массу то, что в этот момент считал самым важным для спасения Рейха. И пусть в этот миг во всей Германии только Гитлер и он до конца понимали чудовищный смысл сказанного: долг женщины – рожать солдат, а мужчин – убивать их, воюя! Не задумываясь и не рассуждая! И, конечно, без лишних вопросов!

      «Маленький