По реке времен (сборник). Виктор Кречетов

воспетого поэтом Геннадием Григорьевым, да и ещё много кого. Приведу здесь замечательное стихотворение Григорьева, названное им «Академическое», без которого я теперь и не мыслю университетские годы, как будто написал он его в то время. Впрочем, я университет закончил в 1968 году, а стихотворение Григорьев датирует 1974 годом – почти одно время.

      Как сладко в час душевного отлива.

      Забыв, что есть и недруг, и недуг.

      Пить медленное «мартовское» пиво

      В столовой Академии наук.

      В соседнем зале – завтракает знать.

      Я снова наблюдаю спозаранку

      Холшевникова высохшую стать

      И Выходцева бравую осанку.

      Не принося особого вреда.

      Здесь кофе пьют бунтарь и примеренец.

      Сюда глухая невская вода

      Врывается во время наводненьиц…

      Академичка! Кладбищем надежд

      Мальчишеских осталось для кого-то

      Местечко, расположенное меж

      Кунсткамерой и клиникою Отто…

      Но не для нас! Пусть полный смысла звук –

      Залп пушечный – оповестит округу

      О том, что время завершило круг.

      Очередной. И вновь пошло – по кругу.

      Я здесь, бывало, сиживал с восьми,

      А ровно в полдень – двести! – для согрева.

      Дверь на себя!

      (Сильнее, чёрт возьми!)

      И если вам – к Неве, то вам – налево.

      Гардеробщикам в «академичке» Соломонов давал на чай металлический рубль, но вряд ли они его за это любили. В таких огромных чаевых было что-то плебейское, унижавшее самих гардеробщиков. Но всё же они брали, не отказывались. Чаевые, как, впрочем, и всё в этом мире, должны иметь свою меру, подобающую и случаю, и положению.

      Была ещё и чисто студенческая столовая, попроще. Она находилась за памятником Сахарову, которого, разумеется, в то время не было. Там можно было за сорок копеек купить комплексный обед, а иногда и не заплатить за него. Поток студентов там был огромный, и не всегда уследишь за движением чеков. Это, конечно, нехорошо, но лучше, чем быть голодным, а я на первом курсе жил на студенческую стипендию, то есть на двадцать девять рублей, и ещё получал десять рублей от матери из Челябинска. Таким образом, в день я тратил чуть больше рубля, то есть столько, сколько Соломонов давал на чай гардеробщикам. Наверное, следует вспомнить, что нарезной батон стоил 13 копеек, а бутылка кефира – 30 копеек, причём если бутылку вымыть и сдать, то за неё возвращали 15 копеек. Без этого расчёта не понять, что за стипендию получали мы на первом курсе. Не помню – на втором или третьем курсе нам стали платить по 35 рублей, это была существенная прибавка. Из этих денег иногда можно было даже купить какие-то книги. Кстати о книгах.

      Тогда продавалось много хороших и недорогих книг. На книжном лотке около дома, где родился Блок, у входа в здание Двенадцати коллегий, довольно долго продавался трёхтомник «Жизнеописаний» Плутарха,