Блеф во спасение. Регина Лукашина

в рюкзак, как с дачи вёз, – довольный её любопытством, он ответил на намёк. – Кирпичом тётка товарища моего ещё после войны в кадушке капусту придавливала, а достали его из подвала тут рядом, в сером доме на Солянке. Вроде, и ход подземный был… Но замуровали и сделали подземный паркинг для избранной публики. Как думаешь, ценный он?

      – Кирпичное производство Герасима Герасимова, клеймёное купцом, уж на что широко было, и-то пользуется спросом среди любителей свой быт украсить редкостями. В коттедже в камин втиснуть, скажем. А у твоего край битый. И там внутри что-то.

      Вижу, что не глина тебя к профессору привела, – Лена смотрела на нового знакомого с возрастающим интересом, понимая, что он только прикидывается человеком мало сведущим, – тогда что, вскрыть его хочешь, да не решаешься повредить музейный экспонат? Кирпичи эти легко восстанавливаются, таков материал. В подвале взяться мог откуда угодно, в тридцатые туда интеллигенция стаскивала всё, что летело вверх тормашками при взрывах храмов и монастырей. Стены кремлёвские, при Иване Великом построенные итальянцами, не тронули. Но Чудов монастырь разобрали, он был к тому моменту давно закрыт и обветшал без монашеского надзора.

      – Чудов монастырь в Кремле? Пошли, всё-таки провожу тебя чуток… – помогая ей подняться, он обратил внимание, что девушка слишком устала. Такси ловить было бессмысленно. Четырёхколёсные животные с говорящей головой безвыходную для жителей ситуацию использовали плотоядно, чуть ли не с кровью драли дикую тройную цену. А волонтёров просить было не удобно – их помощь требовалась не уставшим, а потерпевшим.

      По крутой лестнице во дворик с детскими тренажёрами, оттуда опять вверх к трёхэтажному жилому дому с белыми стенами, мимо каменного забора и бюста Мандельштаму в крошечном сквере, где на скамейках вечно отдыхали почитатели его таланта без определённого места жительства. На Ивановскую горку между храмом Владимира Святого, знаменитого своей акустикой эффекта вмурованных под потолок пустых горшков, и громадой женского монастыря, где жила и кроткая внебрачная дочь императрицы Елизаветы, и грызла стены темницы, беременная от стража, сошедшая с ума кровопийца Салтычиха. Дальше, дальше… Вонзился в небо лютеранский шпиль, сладко пахнут в парке Морозова отцветающие каштаны. Тоненькой, известной лишь собачникам, тропкой-тайной к Покровским воротам. Блики фонарей на глади Чистых прудов, покачивается сонное семейство оранжевых огарей с пушистым выводком. В перекопанный кротовой шизофренией мэра Большой Харитоньевский переулок… А он всё слушал и слушал музыку её голоса, голубоглазой женщины с пружинистой, почти танцующей походкой. Словно не по тревожной неспящей Москве шли они, а за стены города, где у масличного жома оглушительно празднуют свою свадьбу соловьи.

      – Чудов монастырь при Иване Великом ремонтировали, подправляли. Так что твой кирпич запросто мог залепить какую-нибудь дырку. Ведь перед строительством Успенского собора в Москве даже землетрясение было. А саму обитель основал