Монологи о наслаждении, апатии и смерти (сборник). Рю Мураками

сразу лишилось всей своей выразительности, а как будто что-то глубоко въелось в кожу этого лица. Я уже решил для себя, что удовольствие и разврат слепили эту женщину, однако в этот момент я понял, что здесь было нечто другое, похожее на то, что я ощутил, впервые услышав ее голос на автоответчике. Ее присутствие разлагало меня, и я панически пытался отыскать в этом отчаянии, поселившемся в ней, то, что могло бы меня спасти. Напрасно пытался я оттолкнуть это черное желание пасть к ее ногам. В какое-то мгновение я уже решил, что она сейчас расплачется, рухнет передо мной или заорет. Но некий невидимый барьер, который отгораживал ее от меня, выдержал, и я почувствовал, что это ее отчаяние, тяжелое, как свинец, вынуждало меня отступить. Я не знал, чем помочь ей, и эта мысль была невыносима. Я сам себе был противен. Я хотел бы умолять ее наказать меня, чтобы она полностью властвовала надо мной, хотел бы дать ей право распоряжаться моей жизнью, как и моей смертью. Сила этого отчаяния, которое она противопоставила мне, подавляла мою волю и пускала по ветру все, что составляло основу моей личности. Мне казалось, что мои чувства, мой жизненный опыт, все, что я знал или полагал, что знаю, – все во мне разъедалось полчищами термитов. После всего, что она сказала, я просто не мог вот так сидеть дальше и слушать ее. Я чувствовал, что должен сделать что-то, но не знал, что. Наверное, то, что удивило бы меня самого: повалиться на пол, спустить штаны, ерзать своим членом по ковру, раскусить, разбить, разжевать стакан, из которого только что пила Кейко Катаока, или исполосовать себе грудь ножом, валявшимся тут же, у корзины с фруктами. Вот что мне хотелось сделать, и это напугало меня. Несомненно, я именно хотел показать ей, что готов отказаться от всего, чем был раньше, чем всегда была моя жизнь.

      Она вновь заговорила, не обращая внимания на то, что со мной творилось.

      – Итак, между нами возникло нечто вроде преступного заговора, хотя это выражение еще довольно невинно. Но существует ли какой-нибудь термин, подходящий для определения этой связи? Сдается мне, любые слова окажутся слишком слабыми, чтобы выразить это. Это была любовь, да, именно любовь, такая, когда говорят: «Я люблю тебя». Все, даже те, для кого весь мир сводится только к пропалыванию поля, к нудной обязанности поддерживать огонь для производства древесного угля или высчитывать время, необходимое для высушивания скумбрии, – все они используют эти три слова: «Я тебя люблю». И мы тоже, потому что других слов для этого у нас не было. Мы часто говорили это друг другу: «Я люблю тебя. Я тебя люблю. Я люблю только тебя, скажи мне еще раз, скажи, что ты любишь только меня». Потом наркотики и деньги в одно мгновение втолкнули нас в опасную зону, куда мы влетели со скоростью триста километров в час, как гоночная машина, сразу со старта. Я приведу пример, иначе, боюсь, вы не сможете представить себе, о чем я говорю. Это случилось спустя месяц после нашей первой поездки. Мы вернулись в Европу после Нью-Йорка. Вы понимаете, зачем нам понадобился Нью-Йорк, не так ли? Нам нужен был чистый и качественный