В горах Тигровых. Иван Басаргин

не маши, завтра поведешь меня под венец.

      Пришли в церковь, все как надо, на невесте фата. Поп обвел их вокруг аналоя и спрашивает: «По любви ли берешь в жены рабу божию Марфу?» – «А ты попробуй ее не взять, живо хребет-то сломает. Сказала – надо жениться, вот и женюсь. Венчай, батюшка, чего уж там, баба при силе, а я хлипок, все где заступится».

      Над Митяем еще ко всему будто божье проклятие висело: если потравят кони овес, то обязательно у Митяя, если пооборвут в саду яблоки, то тоже у Митяя…

      Митяй еще гордился очками немецкой работы, которые сидели на его куличьем носу. Марфа сама выписала из Германии. Но очки он носит не как все люди: один окуляр висит влево, второй вправо или на самом кончике носа.

      Митяй с широкой улыбкой на тонких губах подошел к покосчикам.

      – Митяй, как Марфа? – подмигнул Иван.

      – Марфе че, заездила, едва ноги волоку. Все одно, грит, на урядницком покосе будешь робить, сила, мол, там не для ча, хоть разок меня ублажишь.

      – Кормила-то чем? – жалостливо спросил Иван.

      – Репой. Сокрушалась, что сала нету, а без сала кака сила? Вся мужицкая сила в сале.

      – Оно так, – сдерживая смех, продолжил Иван. – С травы и сила травная. Сало есть сало. Сегодня била аль нет?

      – Нет, жалела, дажить волосы расчесала. Ить она от любви меня бьет. Но только больнее ее кулакам, чем моему телу.

      Хохот, как обвал с гор, сыпанул на восходе солнца, из-за заборов потянулись бабские головы: любопытно, с чего мужики ржут, как кони? А, Митяй! Все понятно, можно додаивать свою буренку.

      Смех смехом, а на душе тягостно, душу точат черви.

      – М-да, смеемся, плакать бы не пришлось, голодуха висит над нами, как небо, – проворчал Феодосий. Его сегодня Митяево ребячество не развеселило.

      – Дела плохи, последние штаны сымут, голяком будем ходить, фиговым листом грех свой прикроем. Только игде достать те листы? – посерьезнел и Иван. – Растут только в жарких странах, у нас нетути.

      – Боже, помилуй и отпусти грехи Феодосию и Ивану! – закатил серые глаза Ефим.

      – Хватит, не юродствуй, надоело! – Крутнул на плече косу Феодосий, еще сильнее насупил брови-лишайники. По лицу сполохи, кипень в сердце. Быть буре. Из рос собирается она, сколготится в тучи, не унять грозы.

      Урядник ждал мужиков на покосе, хмуро бросил:

      – Вона уже солнышко всходит, а вы все прохлаждаетесь! Ясно, не свой покос, потому тянетесь. Чтобы за день весь луг скосили! – Вскочил на коня, хотел уехать.

      – Не понятственно, мы что, твои работники аль полюбовные косари? – вспыхнул Феодосий. – Рази мы обязаны тебе косить?

      – Обязаны ли? Вот об этом спросите себя, – усмехнулся урядник.

      – Ах так, тогда мы не обязаны тебе косить! А раз не обязаны, то и не будем! – загремел Феодосий.

      – Терпящие – в рай, а нетерпящие – в ад, – закатил глаза Ефим.

      – Цыц! Не будем! Хватит! Сел нам на шею и погоняешь!

      Над заливными лугами туман, с голубинкой, не сочный, какой-то квелый. Но травы здесь сочные, так и просятся на косу. Ждут косарей. Но