В горах Тигровых. Иван Басаргин

Варнак, отца не почитать? Вот теперича ответствуй, пошто у тебя на пашнях рожь посохла, овощь сгорела? Не слышу!

      – Дэк ить засуха.

      – Засуха от бога, а наша маета от кого?..

      Меланья тихо вошла в избу. Хохотнула. Вожак вернулся в табун, требовал покорности. Кажется, покорил, могли бы и смять. Все злы. Обняла за плечи мужа, тихо сказала:

      – В силе еще, чертушка! Корись, Максим. Ишь че удумал, почал мать погонять, никому от тебя продыху не стало. Кланяйся в ноги мне и отцу! Ну! – Поцеловала Феодосия в губы.

      – Ну будя лизаться, взяла барскую моду.

      – Соскучилась. Андрейка, милай, обними мать-то, – схватила за плечи Андрея, зарылась лицом в скатанных кудряшках.

      Поднялся с пола Максим, поклонился в ноги отцу, проворчал:

      – Прости, Христа ради, тятенька!

      – Ладно, кто наказан, тот прощен. Знай край да не падай.

      Остальные сыновья молчали: Василий стоял у печи, ковырял в носу пальцем, Иван сидел на лавке, смотрел под ноги, чертил лаптем половицу, Алексей рассматривал свои огромные ручищи.

      Гроза прошла, внучата повисли на руках и плечах деда. Все сели к столу.

      – Что будем делать? – спросил семью Феодосий. – Ты, Максим?

      – Пойдем к богатеям сена косить. Все чуток заробим.

      – Лады. Все идут на сена, а мы с Андреем дома, свои будем с бабами косить.

      – Зачем надрываться? – насупленно заговорил Иван. – Розг так и так не миновать.

      – Минуем, должны миновать. Хотя долг у нас растет, не копить же его до второго пришествия Христа. Меланья, вечерять, а потом мы с Андрюхой попаримся в печи, вошату сгоним да тела согреем.

      – У нас одна репа.

      – Заглавная мужицкая едома. Она богом дана мужику. Без нее – погибель.

      Помолились на прокопченные иконы; хотя Феодосий в отходах почти не молился, но в семье за неверие ругал. Сам же говорил: может, я делаю промашку, что ругаюсь с богом, так пусть дети не идут по стопам своего заблудшего родителя.

      После ужина Феодосий пошел осматривать подворье. Порядка здесь не было, в сараях прохудились крыши, покосились ворота, амбар пуст, дверь слетела с петли, и никто не поправит.

      Раньше Силовы жили крепко: водились свиньи, куры, коровы, коней до пяти штук стояло в конюшне. Но скоро захирели, царь Николай повысил податную сумму, на заводах за уголь стали платить меньше, поля родили хуже. Вот все и пошло в разор. Сейчас у Силовых одна коровенка, которая кормит десяток внуков и внучек. По ложке молока достается каждому. Запах куриный давно выветрился. А свиньи – это уже совсем непозволительная роскошь.

      – Каторга, кругом каторга, – прогудел Феодосий. – Прав тот беловодец-каторжник, что вся Русь каторга аль инвалидная команда, где нет головы и о людях некому заботиться.

5

      Падают, падают чернильные ночи одна за другой на землю пермяцкую, на деревню Осиновку. Спит она тревожным сном, нудливым, клопиным сном. Кривой месяц немым вопросом завис в небе, смотрит на Осиновку. Дома черны,