Тридцать два румба Розы. Кто курит, тот поймет. Кирим Баянов Мия Ли

муха. – Не просите, не пойду.

      Этой лесенкой подняться,

      Верный путь попасть в беду».

      Вы должно быть так устали в небесах весь день летать,

      У меня готова ванна и пуховая кровать.

      Занавески – тоньше шелка, простыня – как лепесток,

      Вы покой здесь обретете. Хоть навек… хоть на часок.

      «Ах, нет-нет, – сказала муха. – Доводилось мне слыхать…

      Что все те, кто там ложатся…

      Не проснутся уж опять».

      Сяду на ступени, у порога в ють. Голо, лысо, пусто. Тишиной вздохнуть, я хотел и вдруг… – голо, лысо, пусто. Позабыл уют.

      Роза ветров

      Старый моряк безвылазно ходит по пирсу в сумерках, пропадает днями. В бурунах морских печалей, трубку сосет на причале.

      Ветер бушует, ветер как стриж, пролетит воздух брея, перья его на причале, горит в сумерках былых фонарь запустелый.

      Пусто кругом и чайки лишь отправляют крылом, утро, что стало серым, серым парит комком, облако, что в приюте теплится взятое холодком. На причале этом, серо в сумерках тесных. Днями – белым-бело.

      Нет, золотых цепей ему, не вынуть из моря уж. Только ветер в приданное дочке. И вороха скорби гуж.

      Лето приходит, море беснуется. Муж как будто стал еще туже, смурнее. Старый моряк вертит канаты на пирсе. Моет руки в холоде бриза стуж.

      Время куда-то уходит. Куда-то идет старик. Старый моряк делает из холста бумажного змея. В рокоте волн, пуская лодку, запустит его.

      Роза ветров распустит косы, время покажет перо, что рисует ветры над землей высоко.

      Плавают бочки и доски, к берегу прибивает их. Корабль, что за взгорьем пошел ко дну и бриз, что в парусах гулял уж не поднимется в них.

      Ветров купели кружат над Рейном. Локоны чешет золотым гребешком Лореллея. Ждет лихих кавалеров. Из пучины морской на берег выносит лишь поросль и морских рачков.

      Бело на пляже от песков и ракушек, ветер встречается с пустошью. Бреет воздух чайка печали. В недрах тоски затерялся гущью, трепет морской волны.

      Падугой стелется марево над просторами океанов. К берегу с морскими коньяками несет прибой, славного капитана. Мокр и стужен он.

      Сколько mundus novus повидал он за всю судьбу, не перескажет роза ветров. Не пропоет коростель, не споет прибой…

      Ветер бушует, чайка крылом, бреет воздух. Машет пером.

      В потопи влемных дней

      Блестит слеза на реснице. В дальний путь собрался поезд. В поезде милый едет. В поезде чашек стук.

      Бьет дым в нос. Захожусь кашлем я. Давно не курил папирос строгих.

      В купе под лежанкой дрожит стакан в руке. Куда правит поезд далекий неизвестно мне.

      Хладом наполнена тишина за окном. Мокро и дождь. Я на перинах откупорю кувшин вина. Жар и дрожь.

      Только однажды я был рожден. Только однажды тобою заворожен.

      «Corsum, corsum perficio, – стучат колеса». Лелеет розу на подоконнике ночной транзит. Время, потраченное на сборы, трепетом разрежут лучи.

      Бдит