Поднятая целина. Михаил Шолохов

кивнул головой. Половцев яростно сорвал с гвоздя свой полушубок, вынул из-под подушки свежепрочищенный наган, крутнул барабан, и в отверстиях гнезд сияющим кругом замерцал никель вдавленных в гильзы пулевых головок. Застегивая полушубок, Половцев отчетливо, как в бою, командовал:

      – Возьми топор. Веди самой короткой дорогой… Сколько минут ходьбы?

      – Тут недалеко, дворов через восемь…

      – Семья у него?

      – Одна жена.

      – Соседи близко?

      – С одной стороны гумно, с другой – сад.

      – Сельсовет?

      – До него далеко…

      – Пошли!

      Пока Яков Лукич ходил за топором к дровосеке, Половцев левой рукой сжал локоть Тимофея, негромко сказал:

      – Беспрекословно слушать меня! Пойдем туда, и ты, паренек, измени голос, скажи, что ты дежурный сиделец из сельсовета, что ему бумажка. Надо, чтобы он сам открыл дверь.

      – Вы глядите, товарищ, как вас… незнакомый с вами… этот Хопров, как бык, сильный, он, ежели не вспопáшитесь, может так омочить голым кулаком, что… – развязно заговорил было Тимофей.

      – Замолчи! – оборвал его Половцев и протянул руку к Якову Лукичу. – Дай-ка сюда. Веди.

      Ясеневое топорище, нагревшееся и мокрое от ладони Якова Лукича, сунул под полушубок за пояс шаровар, поднял воротник.

      По проулку шли молча. Рядом с плотной, большой фигурой Половцева Тимофей выглядел подростком. Он шел рядом с валко шагавшим есаулом, назойливо заглядывая ему в лицо. Но темнота и поднятый воротник мешали…

      Через плетень перелезли на гумно.

      – Иди по следу, чтобы один след был, – шепотом приказал Половцев.

      По нетронутому снегу пошли волчьей цепкой, шаг в шаг. Около калитки во двор Яков Лукич прижал ладонь к левому боку, тоскливо шепнул:

      – Господи…

      Половцев указал на дверь.

      – Стучи!.. – скорее угадал по губам его, чем услышал Тимофей.

      Тихонько звякнул щеколдой и тотчас же услышал, как яростно скребут, рвут застежки полушубка пальцы чужого человека в белой папахе, ставшего справа от двери. Тимофей постучал еще раз. С ужасом смотрел Яков Лукич на собачонку, вылезавшую из-под стоявшего на открытом базу букаря. Но прозябший щенок безголосо тявкнул, заскулил, подался к покрытому камышом погребу.

* * *

      Домой Хопров пришел отягощенный раздумьем, за время ходьбы несколько успокоившийся. Жена собрала ему повечерять.

      Он поел неохотно, грустно сказал:

      – Я бы зараз, Марья, арбуза соленого съел.

      – На похмёл, что ли? – улыбнулась та.

      – Нет, я не пил ноне. Я завтра, Машутка, объявляю властям, что был в карателях. Мне не по силам больше так жить.

      – Ох, и придумал! Да ты чего это ноне кружоный какой-то? Я и не пойму.

      Никита улыбался, подергивая широкий рыжий ус. И, уже ложась спать, снова серьезно сказал:

      – Ты мне сухарей сготовь либо пресных подорожников спеки. На отсидку я пойду.

      А потом