Радужный город. Алена Воронина

было чем хвастаться перед сослуживцами, когда он привез ее в гарнизон из Ленинграда в пестром ситцевом платье.

      – Проходи, пожалуйста. Не разувайся! – замахала она руками и как-то благоговейно забрала у меня пальто. Не став вешать его на вешалку, где все еще висели куртки сына, она отнесла его в спальню и положила на кровать.

      Я все-таки разулась и прошла на кухню. Она шла следом, и, присев на стуле, украдкой рассматривала меня. Повисло тягостное молчание.

      – Дима от Светы ушел уже почти три месяца как, – заговорила она вдруг. – Пил, – сокрушенно покачала головой Валентина Алексеевна. – Приходил после работы, все пельмени варил и водки три рюмки одним махом. И спать шел. Ложился лицом к стене и так и лежал. Тосковал все, – старушка вскинула голову. – По дочке.

      – А что не пришел? – я горько усмехнулась.

      – Боялся, ты не пустишь. Он ведь денег мало давал. Все думал, как тебя задобрить. Вот и написал завещание. Чтобы тебе и Настеньке…

      Внутри у меня случился мини ядерный взрыв, и затопила обида.

      – Просто не хотел и все! – грубо перебила я.

      Она вздрогнула.

      – Простите, Валентина Алексеевна! Что было, то было. Не изменишь! Если я могу чем-то вам помочь…

      Она вдруг подорвалась со стула и, схватив меня за руку, потянула из кухни в коридор с обшарпанными обоями и старым деревянным комодом, толкнув одну из дверей, женщина нашарила на стене выключатель.

      Комната Димы. Из мебели кровать, стул, на котором аккуратной стопкой лежали рубашки и джинсы. Стол, на котором стояли ноутбук и принтер, шкаф и куча распечатанных фотографий на стене. Их явно было больше, но чья-то безжалостная рука уничтожила основную массу, срывая и сминая. А чья-то жалостливая разгладила смятые листы. На них была Настя. Разных возрастов: от самых первых, где она – крохотная мышка среди больших одногруппников, до совсем недавних, где они со Сливкой позируют на утреннике. Он брал их из соцсети, с моей страницы и из группы детского садика.

      И одна фотография наша… свадебная. Дима был высоким, метр девяносто, и приколол ее высоко, так что разъяренная нынешняя жена не допрыгнула. Как и я, впрочем.

      – Вот! Я его у Маргариты спрятала! – в руках матери Димы в файлике лежало завещание.

      Черные петельки и завитушки на оранжевой поверхности бланка гласили: «Все имущество… на случай своей смерти я, Дмитрий Федорович… тысяча девятьсот семьдесят седьмого года рождения, завещаю… в равных долях дочери – Анастасии Дмитриевне и жене – Софье Аркадьевне…»

      – Жене… – я глупо таращилась на бумажку. Слова по одному понятны, а в предложение со смыслом не складывались.

      В прихожей засвистел райской птицей звонок. Валентина Алексеевна вздрогнула, но отправилась открывать, а я все смотрела на бумагу с гербом и не понимала, что происходит.

      – Ну, что, она пришла?! – знакомый женский голос огласил весь коридор. – Вот отлично! Пойдем на кухню, посидим.

      Я