Изгнание беса (сборник). Андрей Столяров

валялась машина Климова. Белые столбики ограждения, как выломанные зубы, были разбросаны вокруг нее. Гамалей смотрел на бесстыдно обнаженное днище в комковатых потеках грязи.

      – Не уверен, – медленно произнес он.

      – Что?

      – Не уверен.

      Опольский вздрогнул и проглотил табачную горькость во рту.

      – То есть как это?

      – А не уверен.

      Несколько секунд Опольский, как помешанный, не видя, смотрел на него, моргая белыми ресницами, а потом резко повернулся и зашагал в лес, ни слова не говоря, будто журавль, переставляя бамбуковые ноги.

      – Куда? – не повышая голоса, спросил Гамалей.

      Тогда Опольский вернулся и снова сел на багажник, мелко дрожа простуженными плечами.

      – Все равно уеду. Надо было сразу договориться и разъехаться в разные стороны.

      Правая бровь его, крест-накрест заклеенная пластырем, все время подергивалась.

      – Какая разница, попадешь ты под трамвай во Владивостоке или под автобус в Махачкале, – неохотно объяснил ему Гамалей.

      И Опольский закрыл безнадежные глаза:

      – Мы все обречены…

      Реактивный гул расколол небо, придавил низкие облака и упругой волной перекатился дальше, за горизонт. Гамалей задрал голову. Ничего не было видно в тягучих ртутно светящихся переливах.

      – Всю жизнь хотел стать летчиком, – мечтательно сказал он.

      – Ну?

      – Думал: возьмут в армию – обязательно попрошусь в летные части.

      – Ну?

      – Еще мальчишкой бегал на аэродром. Это, между прочим, типичная индивидуальная метка.

      – Ну?

      – Ну! Все ринулись поступать в политехнический – и я, дурак, поперся…

      Упали первые капли дождя.

      – Индивидуальная метка, – ежась, сказал Климов. – В девятом классе я простым ножом вырезал черта из корневища, здорово получилось – медовая стружка, запах смолы, прожилки на сосне – теплые…

      – Ну?

      – У меня отец профессор, – задумчиво сказал Климов. – Отец профессор, а сын, например, краснодеревщик. Впечатляющая картина социальной деградации. Мать легла на пороге и не давала перешагнуть.

      Он щелчком отбросил сигарету, она скользнула в траву. Было удивительно тихо. Невидимая птица чирикала в гулких осенних недрах, и от стремительного перещелка ее раздвигалось сырое пространство.

      – Но что же мне делать, если я не знаю, чего я хочу! – тонким отчаянным голосом закричал Опольский. – Я могу быть инженером, и только! Что же мне теперь – погибать из-за этого?!

      Испуганная птица в лесу умолкла.

      – Не профессиональная принадлежность замыкает человека в Круг, – тихо ответил Климов.

      – Знаю!

      – И не среда обитания.

      – Знаю!

      – Тогда не кричи, – посоветовал Климов.

      На свежих бинтах его проступало слабое розовое пятно.

      И Гамалей сказал:

      – Человек становится личностью не благодаря