Зимопись. Урок ловиласки. Петр Ингвин

кхм. – Уши слышали, мозг не верил. – Общие, что ли?!

      – Какие могут быть еще? Желающие практикуются, нежелающие совершенствуют наглядную теорию. Предмет обязаны освоить все. Можно не владеть копьем, но нельзя прожить без основополагающего – без умения дарить и принимать жизнь.

      – У него тысячи жизней на пособии, – напомнила Амалия.

      – Помню. – Варвара привстала на коленях. По шатру голов поползли беременные звездами трещины. Небо заглянуло в душу. Там оказалось так же пусто. – Поэтому начнем с…

      Она остановилась, глубоко задумавшись и перебирая что-то в голове, лицо прыгнуло по сторонам:

      – Еще один момент. За время плена рыкцари никого не принудили силой?

      – К чему принудили? – моргнула Клара.

      Антонина ехидно скривилась:

      – А если не силой?

      Решив, что Клара и сама догадается, Варвара с суровостью обернулась к возвышавшемуся над остальными крупному лицу Антонины:

      – Если ты насчет меня, то здесь разговор особый, к нему еще вернемся. Итак, жду ответа, это принципиально.

      Выждав с десяток секунд, она удовлетворенно кивнула.

      – А до плена? – повис в сгущенном воздухе ее следующий вопрос. – Если у кого есть, что сказать, скажите сейчас. Необходима абсолютная чистота опыта.

      Тишина. Стрельба взглядами. Конфузливое опускание век – не от желания скрыть, а от самой мысли, что подобное могло случиться.

      – Тогда следующее: кто уже имел ловиласку без третьей составляющей?

      После некоторого колебания нехотя приподнялась рука Ярославы.

      – Да?! Расскажи! – набросились соседки.

      Девушка отстранилась:

      – Это к делу не относится.

      – Ярослава права, она не в храме, чтобы отчитываться.

      Тон преподавательницы не хуже шприца развеял приступ любопытства. Только после этого вздернулась и быстро упала рука Ефросиньи.

      Права поговорка про тихий омут. К ней уже не проявили столь бурного внимания. Но заметку себе сделали все, еще пообсасывают косточки на досуге.

      Я еще раз припомнил про себя услышанную ранее формулу, в ней фигурировали боль, болезни, дети, удовольствие. Стало предельно неуютно. Ну и допрос. Коснись такое меня – не факт, что рискнул бы признаться. Одно дело – чего-то не делать, поскольку считаю неприемлемым, и совсем другое – открыться окружающим в уже сотворенном. Оно уже произошло, и если было неправильным, то почему-то все же произошло! Ну, обстоятельства так сложились, что непредставимое почему-то оказалось допустимым. Психика – вещь странная и, честно говоря, предельно нелогичная. Нередко она взрослеет быстрее человека, не успевающего за ее прыжками. А иногда наоборот – плетется в хвосте за акселератом-инстинктом, шпыняемая за любую провинность или за то, что инстинкты для своего блага могут выставить ей в вину. И выставляют.

      Вот и говорю: если даже я, старавшийся не лгать никому, особенно самому себе, не уверен, что нашел бы силы сказать правду, то как на моем месте поступил бы человек менее щепетильный? А здесь верили словам!

      Впрочем, царевны – женщины, верить