Все прелести Технократии. Максим Волосатый

серые клочья начали таять, исчезать в кипящем небытии. Один, еще один, и ещ….

      Ноги мечущегося по комнате тела подломились, дыханье пресеклось, брызжущее яростью сознание помутилось, подернулось рябью и начало утекать куда-то вбок. Барок рухнул навзничь, больно приложившись головой. И эта боль его спасла. Как ни странно, вместо того, чтобы ввергнуть его в черное беспамятство, из которого он вряд ли бы вышел, эта боль отрезвила его. Вернула воспоминания, способность оценивать ситуацию. И животный ужас изменился. Не ушел, а превратился в тот страх, который позволяет принимать решения, исходя из спасения бренной оболочки.

      Барок остановился. Перестал стремиться уничтожить Рудольфа. И опять, как тогда, вначале, принялся собирать разрозненные серые клочки в единое целое. И опять у него получилось.

      Он лежал на спине, глядя в испачканный чем-то зеленоватым грязно-белый, давно не мытый потолок. Припадок прошел, Барок вновь контролировал свое (их) тело. Он попытался оценить состояние и пришел к выводу, что все не так уж и плохо, не считая саднящей руки, которую он повредил, ломая дверь. Дыхание вернулось, ноги двигались, голова соображала. Плохо, но соображала.

      Он припомнил все, что произошло с момента, как он попытался отключить этот витранс, и содрогнулся (глаза бы не смотрели, одно зло от него; не зря он так ополчился на эту гадость, нет, не зря). Мужественно прошел по всем воспоминаниям, чтобы никогда больше не повторять подобного, и ему стало … стыдно. За свой страх, за свою слабость. За то, что сорвал злость на том, кто не мог ему ответить.

      Нет, наказанию Рудольф подвергнуться был просто обязан. И не только за эту попытку, ее, скорее, можно назвать военной хитростью. Нет, и без того за «соседушкой» накопилось столько мелких должков, что взгреть его Барок был должен безо всяких вопросов. Но не сейчас. И не так. То, что произошло, было недостойно воина. Недостойно его, Барока. Он был не прав.

      Недолго думая, Барок отправил туда, за слабо колышущуюся пелену, нехитрое послание, содержащее официальное извинение за форму наказания. Подумал и отправил второе, говорящее, что наказание все равно должно было бы быть, и поэтому настоящим он уведомляет, что то, что произошло, пошло в зачет.

      Отправил, и сам, лежа на полу, помотал головой, запутавшись в вывертах сознания. Но разбираться не стал, не до того.

      Серая пелена колыхнулась, пропустив обе волны. На минуту замерла, словно переваривая услышанное, а потом колыхнулась опять, как будто принимая извинения. Барок фыркнул: попробовал бы ты их не принять. И вообще, это не было извинениями. Он просто констатировал факт. Пелена замерла. Вот так-то, Барок удовлетворенно кивнул сам себе. Все так же, лежа, осмотрелся, оценил разгром, царящий вокруг, прикинул, сколько сил и времени ему потребуется, чтобы просто навести элементарный порядок, и плюнул. Ну его. Наплевать на развал, наплевать на вонь, исходящую от него. Наплевать на кровать. Сегодня можно. Сегодня он в последний раз ляжет спать в этой помойке, прямо тут, на полу, не утруждаясь кроватью (все равно там не сильно чище). А завтра….

      Что