Склейки. Наталья Лебедева

– странное место. Тут шумно вечером, много людей утром, а днем – тишина. Студия отдыхает от эфира, в аквариуме аппаратной сонно запускает рекламные ролики видеоинженер. Диджеи безвылазно сидят у себя на радио, и только их быстрые тени пролетают по коридору на лестницу, когда заканчивается смена. «Новости» разъезжаются на съемки, прихватив с собой операторов, начальство появляется на этаже крайне редко.

      Полдень, я уже сняла два сюжета. Иду по пустому коридору. У студии – полутьма. Останавливаюсь, чтобы вспомнить, зачем шла сюда, и не могу. Не хочу заходить просто так: до сих пор боюсь этого места. Передо мной, сразу за дверью – крохотный предбанник. Взгляд упирается в вешалку, на которой сейчас одиноко болтается куртка видеоинженера, а по утрам и вечерам висит одежда приходящих на эфир гостей.

      Слева и справа – тусклый свет, бормочут телевизоры, а мне чудятся тишина и темнота.

      Делаю шаг назад, чувствую рукой живое и теплое и вскрикиваю от неожиданности.

      – Это я, – спокойно говорит Аришка.

      – А!

      – Я тоже не могу, – продолжает она. – Не могу туда зайти, если не надо на эфир. И на эфире мне иногда кажется, что он лежит там, прямо передо мной…

      – Ты тоже его видела?

      – Нет. Но почему-то вижу, как он там лежит…

      Аришка уходит. Слышу топот каблуков, шелест бумаги: в ее руках листы, с которых она только что читала новости на радио. Вижу серую мягкую спинку свитера и темные распущенные волосы. В те дни, когда у Аришки нет эфира на телевидении, она не забирает волосы в тугой пучок на затылке. Так она гораздо красивее.

      Мы с Димой заканчиваем рано: четыре часа дня, свобода. Сидим в машине возле моего дома.

      – Кто первым прибежал на мой крик?

      – Я, – отвечает он.

      – А где ты был?

      – В туалете. Приехал в офис, собрал камеру, надел зимник, положил микрофон тебе на стол и решил сходить в туалет. Услышал крик, и… А что?

      – Я не видела кофра с камерой у нас в кабинете.

      – Он там был. Я задвинул его под стол, чтобы ты не споткнулась.

      – Я его не помню. И что было дальше?

      – Что дальше? Я увидел… Эдика, увел тебя в кабинет, позвонил в милицию.

      – И все? Мы с тобой были там одни?

      – А ты не помнишь? Не помнишь, как шла, как приехали милиция и «скорая», как тебе делали укол… не помнишь?

      – Я не помню, Дима. Ничего. Почему-то.

      – Уже пришла уборщица. Я ее в студию не пустил, побоялся, что ей станет плохо. Аришка появилась почти сразу.

      – Аришка?

      – Шла читать утренние новости на радио. Диджеи – Серега с Егором… Потом – кто-то еще, я не помню. Почему ты спрашиваешь?

      – Кто-то надел на него наручники.

      Дима кивает.

      – Ты их видел? Видел?

      – Конечно, я их видел.

      – Их не было, когда я зашла. Я не видела ни рук, ни наручников. Их не было.

      – Они были, Оксанка, были точно! Это – первое, что я заметил! Откуда бы они появились, если почти сразу прибежали люди?

      – Я