Весенних фресок многоцветье (сборник). Ирина Щербина

пишу…

      Спустя четверть часа я наконец-то откладываю карандаш и отрываюсь от своих мыслей. Неожиданно чувствую на себе чей-то пристальный взгляд. Вдруг чудится: соседний куст таинственно шевелится, разворачивается и начинает оживать, словно сказочный лесовик. Ветки куста дрожат. За ними я замечаю старика в потёртой вельветовой куртке защитного цвета. Именно эта куртка и ввела меня в заблуждение. Она так гармонично сливается с окружающим ландшафтом, будто является его неотъемлемой частью. Мужчина приветливо кивает головой и спокойно продолжает своё дело. Он высаживает рассаду в большой могильный цветник. Работа уже близится к завершению. Усталый труженик не спеша разгибает сгорбленную спину. Видимо, прежде он был плечист и кряжист, но с годами иссох изнутри, сморщился.

      – Бог в помощь, – нахожусь я.

      Старик снова добродушно кивает. Улыбается он не столько губами, сколько глазами, необычайно светлыми, будто выцветшими от времени.

      – Что вы пишете? – интересуется мой немногословный собеседник.

      – Стихи, – говорю я и сама удивляюсь стран ности своего ответа. Писать стихи на кладбище – это же смешно…

      Но старик не смеётся. Судя по выражению лица, он считает, что подбор рифм – занятие не менее важное, чем уход за цветочной рассадой.

      Я встаю и направляюсь к выходу, невольно любуясь нарядным цветником. Кажется, что диковинные бабочки присели отдохнуть на рыхлый чернозём, принеся на своих крыльях самые удивительные сочетания красок.

      – Очень красиво!

      – Да, Viola tricolor.

      Я округляю глаза. При чём здесь какой-то триколор? Это слово ассоциируется с антеннами спутникового телевидения, ну, может быть, отчасти с российским флагом…

      Мужчина смущённо морщит лоб.

      – Ой, извините! Всю жизнь проработал в ботаническом саду, вот и привык к латинским обозначениям. Конечно, этот цветок всем известен как анютины глазки. Viola tricolor – его научное название. Каждый год высаживаю здесь эту прелесть в память о любимой сестре. Её тоже звали Анюта.

      Теперь уже я понимающе киваю головой и внимательно приглядываюсь к могиле. На мрамор памятника нанесены два портретных изображения. Одно принадлежит совсем юной девушке.

      «Пахомова Анна Ивановна. 21.10.1925– 27.11.1941», – читаю я и сразу обращаю внимание на дату смерти: ноябрь 1941 года. Представляю то далёкое время. Пятый месяц Великой Отечественной войны. Линия фронта проходит всего в нескольких десятках километров от Москвы. Город на осадном положении. Ведутся регулярные удары немецкой авиации. Жители столицы призваны на строительство оборонительных сооружений…

      Будто предвещая мой вопрос, старик продолжает:

      – Вы, наверное, думаете, что сестра погибла от разрыва бомбы или фугасного снаряда? Нет, причиной её смерти стал дифтерит. Впрочем, это не так уж и важно. Ведь в любом случае кончина шестнадцатилетней девушки является трагедией.

      – Я с этим согласна.

      С любопытством рассматриваю лицо Анны. Оно миловидно, по-детски