Девушка, которой нет. Владислав Булахтин

в полусне плаваю. Сердце через раз бьется. Скоро перестану из дома выходить. Буду тупо разглядывать потолок и мечтать о забвении.

      – Жизнь надо мешать чаще, чтобы она не закисала. Давай я тебе из Инета всякого хлама на ящик насыплю. Почитаешь денек-другой – развеешься.

      – Не развеюсь. Я вообще во всю эту белиберду перестала втыкать. Те люди, что за экраном, – плоские и непонятные, даже страшные. Зачем они выливают в это море информации собственные ушаты? Зачем читают, поют, пишут, двигаются? Зачем что-то внушают мне с умным видом? А те, кто рядом, просты до амебобезообразия. На тарелочке – и похоть, и скупердяйство, и доброта…

      – Барахло ты чердачное, – спокойно перебила Ленка. – Я тоже, выходит, амеба?

      – Радуйся, дура, что тебя кто-то как облупленную знает… И терпит. – Фея решила закончить исповедь. – Еще хуже с незнакомыми людьми на улице. Те – вообще стена, разукрашенная глазами. Манекены ходячие. Что жирные накрашенные тетки, что таджики из коммунальных служб. Я в глазах у них не могу разглядеть – действительно ли они живут, думают, мучаются или просто фоном вокруг меня мечутся. А молодежь? То ли они уже узнали о чем-то запредельном, то ли просто выучили больше слов, которые даже на трахее не оседают. Поднимают ветер в голове, пыль и плесень оседает, зудит, а толку…

      – Все дело в мелкой моторике, – наконец отреагировала Ленка и заученно забубнила: – На формирование коры больших полушарий головного мозга гигантское влияние оказывает развитие моторики пальцев. Ребенок должен рисовать, лепить, шить и – главное – писать буквы на бумаге. Мы с тобой последнее поколение, которое умеет это делать. Все, кто моложе, просто топчутся по клаве и щелкают мышкой. Соответственно и мозги разжижены, и личности примитивны – вместилище не духовных сил, а штампованных фраз.

      – А мы прям сосуды, переполненные Силой! Я регулярно ощущаю себя то валенком тупым, то жертвой неудавшегося эксперимента («Аборта», – захихикала Ленка). О котором к тому же забыли, не закончив.

      – Ты себе льстишь. Тоже от недостатка внимания. Ты мало кому интересна.

      – Спасибо, дорогая, за честность. И что мне делать?

      – Ты сковываешь себя представлениями о том, какой должна быть твоя жизнь. Ты слишком рациональна. От корки до корки и до подкорки. Поэтому свет не заглядывает в твою каморку. Ты можешь вообразить, что эта комната превратится в шатер царей вавилонских, а жизнь – в сказку?

      – Могу, – неуверенно ответила Фея.

      – Фигушки-мигушки, – возразила Ленка. – Вообрази хоть ворсинки на персидском ковре в этом шатре – ни шиша не появится. Глубоко внутри тебя вечное табу – «такого быть не может, такого быть не может никогда». Ущербное рацио, с таким только по грязи ползать, – важно она проговорила и подняла палец вверх, словно сказала «эврика».

      – Я не истеричка, не сумасшедшая, но рациональной меня пока не обзывали. – Фея копнула полку с немногочисленными косметическими склянками. («М-да, и здесь ничего утешительного… не светит мне стать лучезарной».) Она стала