Святая юность. Евгений Поселянин

спали, если бы кто подошел к кроватке Елевферия, он увидал бы, как раскинувшийся во сне мальчик чем-то встревожен, как грудь его прерывисто поднимается, как горят щеки, потому что он и во сне, как и наяву в мечтах, бьется с татарами, завоевывая свободу униженной Руси.

      Как хорошо в ту пору, когда совершившая свое дело весна уступает место лету; когда листья уже распустились, но от них идет еще свежее благоухание; листва дуба клейка еще и бледна, жатва еще не налилась желтыми тяжелыми колосьями, и луга пестреют разнообразными яркими цветами.

      Какая радость бродить тогда по молодому лесу, по свежему лугу, смотреть в ясное голубое небо, опрокинувшееся над мирозданием светлым шатром, какое счастье чувствовать вокруг себя неизъяснимый, торжественный праздник обновившейся природы…

      Погожим приветливым утром Елевферий вышел из отцовской усадьбы с силком в руках. Он шел за Москва-реку, в луга, ловить перепелов.

      Мальчик наслаждался и каплями росы, блестевшей на траве под солнечными лучами; и сладким духом, несшимся из садов, в которых тонула тогдашняя Москва; и тихим благовестом, раздававшимся то на одной, то на другой московской колокольне; чистыми струями плескавшейся под горой реки Москвы. Миновав пригород, раскинувшийся за Москвой и за прибрежными лугами, выбрав местечко по сердцу и раскинув силки, Елевферий притаился в траве.

      Привольно было после быстрой ходьбы лежать тут, в мягкой мураве.

      То пчела прожужжит над ухом, повьется над чашечкой цветка и повиснет на ней, клоня ее книзу тяжестью своего мохнатого тельца.

      Там, вдали, словно подвешенный к небу на длинной нитке, трепещет крылышками на одном месте жаворонок и проливает над лугом серебро своей мирной песни. Порой проплывет благовест от Москвы и растает в воздухе… Хорошо… хорошо…

      Следит Елевферий за силком, гадает, какой из вьющихся неподалеку перепелов попадется первым. От раннего вставания и быстрой ходьбы за несколько верст, от утомленного внимания мальчик и не заметил, как задремал.

      Дремлет он – и вдруг вздрогнул. Ясно прозвучал ему громкий голос:

      – Алексий, что всуе трудишься? Тебе предстоит ловить человеков.

      Он задрожал, оглянулся вокруг себя. Луг, как гладкая скатерть, виден во все стороны: нет ни души, а голос был, был несомненно. Он поднялся на колени и стал пристально оглядываться кругом, не откроет ли, кто говорил с ним… Никого, никого.

      А слова звучат неотступно, как бы просверливая мозг: «Алексий, что всуе трудишься? Тебе предстоит ловить человеков».

      Он поднялся на ноги, оглянулся вокруг. С грустью он чувствовал, что пришел конец его беззаботной жизни, что с ним случилось что-то громадное, что он стал другой.

      Не беззаботным мальчиком, вставшим пораньше, чтобы позабавиться на светлом лугу любимой забавой, возвращался теперь в Москву, в родительский дом отрок, которому прозвучал Божественный призыв.

      Вся жизнь теперь изменилась.

      Крестный сын наследника московского престола, князя Иоанна Данииловича,