Пора. Алина Афанасьева

ать на концертах. Она не знала как подать себя, как девушку, уверенную в себе, знающую цену своей силе и красоте. Но все же иногда герои книг или фильмов так захватывали ее своей жизнью, что она очень хотела это все за них прожить, прочувствовать, побыть ими.

      И вот однажды, набравшись смелости, она ступила на порог крохотной доморощенной театральной студии. Гример со стажем работы на советской киностудии сказала, что на ее лице можно нарисовать все что угодно. Это был комплимент. Значит, она может быть многоликой, и даже не веря в свою привлекательность, она почувствовала, что сможет быть и красоткой, и страшной, и старухой, и девочкой. Режиссером была очень тактичная, спокойная женщина, внешне совсем не из среды этих сумасшедших людей искусства. Ей сразу предложили попробовать роль и простую, и дерзкую одновременно. Нужно было сыграть серую мышь с характером несчастной и злой грымзы, которая затем перевоплощается в сексапильную женщину, убивающую на повал одним своим молчаливым видом. Она готова была кричать от счастья – такие надежды, ожидания, вера в нее. Но вдруг все рухнуло. Просто выбрали другую, со скрипом и язвой в голосе. Ну а приодев, да с макияжем, с правильной постановкой света и выбором ракурса, любая будет выглядеть сексуально.

      Когда-то она была тихой семейной девочкой, которая ждала каждую ночь возвращения любимого, засыпая над английским и холодным ужином. А человек приходил к ней около полуночи, снова садился за компьютер и работал до утра. Потом, как мышка, она собиралась на работу, целуя, убегала на другой конец города и там целый день ждала вечера. Ведь возможно, что на закате она заберет его у офиса, и они вместе поедут домой и хоть часик, но побудут вместе. И вот однажды она нашла среди его файлов стих, жизнь ее превратилась в ад. Душа человека пела. И пела не для нее. А борщи, ужины, чистая постель…это уже оказалось никому не нужным. И ненужными оказались придуманные имена для двух будущих детей, фотография ее будущего свадебного платья с открытой спиной, и выбранный тихий отель на полуострове для церемонии и небольшой список гостей, чтобы всем хватило места на катере….Друзей у них почти не было, ни перед кем стыда испытывать не пришлось. Не было печальных и сочувствующих взглядов. Были сутки в слезах, полное отсутствие возможности пить и есть. И музыка. Она потеряла несколько килограмм и стала "такой же красивой" как и та, для кого писались стихи. А ещё появилась книжечка со стихами на английском языке. И отсутствие ответа на вопрос "ты меня любишь"? Когда-то она знала, что не будет терпеть измену и сразу вычеркнет виновника из жизни. А когда показалось, что ее жизнь закончилась, поняла вдруг, что никому просто так не отдаст то, что создавала, то, что было для нее всем. Не отдала, осталась в жалком подобии ее мира, а мир стал тусклым и мертвым. Пока не пришла весна, и она вдруг захотела дышать на полную грудь. А ещё встречаться с друзьями, узнавать мир и не ждать никого и ничего.

      И вот старые потрескавшиеся ступеньки, тяжелая дверь и здание, которое не прогревается даже в 30-ти градусную жару. Театральный кружок – чужие новые люди. Какие-то поначалу неприятные. А потом все красивые, все интересные, у каждого есть что-то невероятное внутри. Она стала таких замечать везде – в метро, на улице, на работе, как будто впервые открыла глаза. Она стала немного бестолковой и сумасбродной, но такой живой.

      С первой потерянной ролью она справилась быстро. Ей хватало дышать пылью старых портьер, смотреться в затертое зеркало и помогать по большей части учить тексты, соглашаясь с удовольствием на какую-то мелочевку. Пока у режиссера не возникла идея, что именно она должна сыграть в любовь. А ей так хотелось главной роли, но при этом, она невероятно смущалась такой задаче. Ведь это большая ответственность. В партнеры ей достался очень харизматичный парень. Он был любимчиком в театре. И было неловко сначала, ведь ей нужно было не подвести. Казалось, что с его артистичной манерой, такой естественной в обычной жизни, а не только на сцене, рядом должна была появиться более яркая и интересная личность.

      И вот начались репетиции. Ее спасением стало отсутствие откровенности в пьесе. Не было даже поцелуев. Это успокоило и воодушевило, ведь сильными сценами были ссоры, а что как не скандалить умела она. Да это же был ее конек! Было странным прикасаться к знакомому человеку не по собственному желанию или порыву, а по указке режиссера. Диким было смотреть в его глаза, знакомые по живому и бесхитростному общению за кофе или подготовкой декораций, но уже сейчас изображая желание обидеть. Быть раздираемой гневом, ревностью, или испугаться жестокости обращения. Ему тоже было непросто кричать. Непросто было грубо хватать и швырять. И также неловко обнимать. Казалось, это что-то несуразное – то, что делали его руки и как отзывались ее плечи. Со временем, выстраивать свои чувства так, чтобы захотелось закричать на него, чтобы смотреть с обидой, с раздражением, и одновременно с тайной надеждой и желанием быть спасённой, стало наслаждением. Это было невероятно и ново, жить несколько часов в неделю чувствами несуществующего человека. Она начала ревновать, провоцировать, тосковать, ждать и бояться потерять того, кем жил эти же часы он. Когда она ощущала, что верит самой себе, что чувства героини становились ее собственными, это был какое-то особое удовольствие. И хотелось испытать, проиграть, прочитать сцену снова