У подножия необъятного мира. Хроника деревенского городка. Владимир Шапко

напоминала женскую. Санитар совал её, заталкивал в узкую, неглубокую щель, вырытую им. Нога не вмещалась, белела поверх щели. Санитар встал с колен. Постоял. Надавить на неё, как-то распрямить не решался. Вздохнув, снова взялся за лопату.

      Внезапно Николай Иванович увидел танк. На противоположной стороне, у приподнятого, близкого горизонта. Как раз под надутым облаком. Похолодел. «Немец!» Танк пошевеливал, водил длинным блямбистым дулом пушки. Точно принюхивался. И вдруг красно харкнул. Снаряд взметнул у речки куст с санитаром. А танк, заныривая в ложбины и выбегая наверх, уже гнал напрямую, к речке, к палаткам необузданную, дикую панику.

      Раненые ползали, метались, кричали. Человек десять, словно разбинтовываясь, разваливаясь на ходу, бежали, падали, хромали к кустам, к перелеску слева. Угором убегали две санитарки. Одна, взвизгивая, на бегу зачем-то сдёргивала с себя халат. Словно ужас свой белый. А ужас никак не отцеплялся от неё, полоскался следом, непереносимо большой, заметный… Немец на ходу харкнул – раз! другой! Один снаряд разметал санитарок, второй – прошил понизу кустарник и рванул в самой гуще убегающих раненых.

      – Сумку! Сумку! – Николай Иванович здоровой рукой рвал гранатную сумку у парня с перебинтованной головой. Парень был захлёстнут ремнём сумки, в ужасе пятился от Николая Ивановича, дёргал сумку к себе.

      – С-сумку! Сволочь!! – пнул его Николай Иванович.

      Как падая в пропасть, парень заорал и, пятясь, повалился, увлекая за собой Николая Ивановича. Падая, Николай Иванович изловчился, загрёб сумку, рванул. Парень, освобождённый, на карачках задёргался к кустарнику. Оглядывался, скулил.

      С автоматом выбежал из палатки хирург, но, увидев танк, который неподвижно, со злорадством смотрел на него метров с тридцати – мокрый, только что высочивший из речки, – хирург бросил автомат. К крайней палатке пятился, к раненым. Растопыривал руки, закрывал палатку – вскрикивающую, беспомощную, слепую. Предупреждающе мотал головой: не смей, не смей, н-не смей!..

      А впереди него, перед самым танком, на коленях, в упор взятый на прицел пушкой, лихорадочно рвал зубами узенький застежной ремешок на гранатной сумке Николай Иванович.

      Немец улыбчиво ждал. Николай Иванович выдернул гранату… и рывком кинул себя вправо, к повозкам, к лошадям, и дальше. Это и спасло его. Пушка испуганно вздрогнула, метнулась за ним, ударила. Мимо! Танк вертанулся, покрался вдоль берега, разворачивая башню, пытаясь высмотреть Николая Ивановича, но за перевёрнутыми, размётанными повозками, за лошадьми, дико бьющимися в них, за пылью, чадом, не видел его. Ринуться на всё это – переутюжить, перемолоть – он трусовато оттягивал: граната где-то там…

      Николай Иванович полз на боку, вынося руку с гранатой и подтягивая себя за ней. Он слышал, чувствовал танк, танк его – нет. В ложбинке привстал на колени. Выглянул. Башня плыла, дрожала на малых оборотах в мареве горячего воздуха и отработанного бензина. Чёрная, изломанно камуфлированная