.

не то, что ты думаешь. – Шурка тянул к ней руки. – Эля!

      – Да что ты оправдываешься! – фыркнула Нина, и это все решило.

      Эля побежала домой, влетела в комнату, закрыла дверь и прижалась к ней спиной. Ноги подкосились. Давясь рыданиями, она сползла по двери на пол, и сколько мама ни пыталась войти, Эля не сдвинулась с места, только шептала:

      – Оставьте меня в покое.

      Ее оставили в покое, и она не вышла из комнаты, а Шурка приходил. Бидон принес. С молоком. Сказал, что будет на вокзале в десять, просил ее прийти. Стоял у двери и твердил, что она все не так поняла – да, Нина ночевала у него, они разговаривали, и больше между ними ничего не было. Около десяти Эля вышла на улицу. Постояла на углу и повернула не к вокзалу, а к Университетской горке. Зажав под мышкой портфель, втянув голову в плечи, она спиной чувствовала вокзал, перрон, поезд, который вот-вот увезет Шурку в неизвестном направлении. И еще чувствовала, что там, на вокзале, стоит Нинка. И Лева там. Она будет провожать Леву завтра в десять утра, обязательно будет. Левка хороший, он настоящий друг.

      В ту ночь Эля не спала ни минуты. Она смотрела в потолок, белый и ровный, как скорлупа яйца. По улице Свердлова уже давно гремели, скрежетали и звенели разными звонками трамваи: только что под их окнами остановилась одиннадцатая марка, у нее звонок тройной, что-то среднее между карканьем вороны и мяуканьем кошки, которой дверью прищемили хвост, а перед ней прогромыхала тройка, она звенит два раза, будто не то хрипит, не то лает недовольная старая собака, давно потерявшая голос.

      Эля должна выжить, и она выживет. Станет сильной и выбросит из головы всякую чепуху. Она сама будет распоряжаться своей жизнью, и никто более. У нее больше никогда не будет подруг. Собственно, Нина и не была подругой, они просто гуляли вместе, да у Эли и не было необходимости в подруге – ей не нужно ни с кем шушукаться о каких-то девичьих тайнах, потому что их у нее не было. У нее все четко и ясно, она все знала наперед: в сорок шестом получит диплом врача и пойдет работать к Ивану Терентьевичу, потом он поможет ей выбрать тему и она напишет кандидатскую диссертацию. Раньше в последовательности этих событий было еще одно – она выйдет замуж за Шурку, родит двоих или троих детей, они так хотели, потому что оба были единственными детьми в семье и это их печалило, а теперь эти планы лопнули как мыльный пузырь. Может, со временем она забудет эту нестерпимую боль. Может, когда-то к ней вернется желание любить, но такой яркой и чистой, какой может быть только первая любовь, у нее больше никогда не будет. Может, она полюбит, выйдет замуж, но все это будет с другой Элей и по-другому.

      Размышляя об этом, она провалилась в поверхностный тревожный сон и не услышала, как в комнату тихонько пробралась мама и села в старенькое дедово кабинетное кресло, возвращенное им Пашкой. Возвращенное не в добром порыве, а потому, что Пашка хотела его выбросить – она держала его у печки, дерево рассохлось, кожа треснула, обнажив солому и серое груботканое полотно. Да и неудобное оно было для всех, кроме истинных