Цунами. Николай Задорнов

с таким множеством вежливых выражений, что, кажется, ничем не оскорбил слуха чиновников, присланных наместником.

      – Местом переговоров с японскими представителями назначается порт Симода, – объявил капитан своим офицерам.

      «Это под Фудзиямой!» – с восторгом подумал Можайский.

      «Симода?» – Шиллинг вспомнил, как Кичибе говорил ему: «Копию договора вы достанете в Симода…»

      Утром готовились к переходу, тянули такелаж, запасались пресной водой, которую подвозили в лодках японцы.

      «Пока вы находитесь около нашего города, вам не угрожает опасность, – объяснял Гошкевичу иероглифами, рисуя их на бумаге, один из чиновников. – Опасность может быть в открытом океане».

      – Что же грозит нам в океане?

      – Пока мы не знаем точно размеры опасности. Наступила черная ночь в звездах. Огни мерцали на берегах и лодках. Не дремлет военный лагерь.

      – Будущее принадлежит жизни духовной, а не миру коммерции и банковских операций, – говорил, сидя с офицерами в кают-компании, Евфимий Васильевич.

      Лесовский слушал, как бы ценя мудрость и откровения адмирала. Но сегодня капитан придерживался совершенно противоположного мнения.

      «Не идей, а порядка нам надо. Будущее за тем, у кого порядок и мордобой. Людоедство, а не духовная жизнь! Иначе с человеком не сладишь. На людоедстве построены все успехи и процветание цивилизации. Едят друг друга без зазрения совести. И кто жив остался, тот и доволен. И с нашими не сладишь без кулака. А идея хочет смягчить, замедлить это развитие. Да сама машина – людоед».

      Только идея проникновения в Осака для передачи сведений о современных событиях духовному таинственному владыке пришлась по душе Степану Степановичу. «Здорово сладил Евфимий Васильевич! Искусный ход! Не зря ходили сюда! Да как-то отсюда выберемся! Видно, где-то ждут нас…»

      – Япония, конечно, откроется, – продолжал рассуждать Путятин. – Они тянут время из гордости, что не означает, будто у них такова система, как полагают многие. Они чувствуют, что грядут потрясения, каких страна еще не знала, и как бы произносят в уме: «Минет ли меня чаша сия…» А чаша ждет каждого из нас… Император их – человек. Мы-то, европейцы, знаем, что он не бог, а человек.

      Утром, после подъема флага и молитвы, на фрегате подняли паруса. «Диана» пошла на север.

      – Хороший город когда-нибудь построится, – говорил в это бодрое и свежее утро Александр Можайский.

      Он и сам свеж и бодр. Он смотрел на это свежее утро Японии в ясный час, когда отдаленная синева уж затянула враждебные войска и лагеря на далеком берегу и только возделанные поля на мягких очертаниях холмов виднелись с ходко шедшего под всеми парусами фрегата.

      В полдень Алексей Николаевич принял вахту. Какое-то палубное судно, свернув парус, шло на веслах наперерез «Диане». Человек в халате, взмахивая белым флагом, что-то кричал.

      – Немного говорю по-русски! – крикнул он с лодки.

      – Трап! – скомандовал Сибирцев.

      Японец