Тебе. Истории о любви. Олеся ДЕРБИ

через год, уехав в райцентр играть в КВН, я приезжала в гости к Таньке. Ну как в гости… Дом Михалллны стал для меня родным. Её родня – моей роднёй. Её деревня – моей.

      Меня здесь ждали. С любопытством рассматривали наряды и очередное безумие на моей голове.

      Меня по-своему любили и жалели. Городская ведь. Коров не доит. Не прядёт. Не шьёт. Пестик от тычинки отличить не может.

      С Татьяной Михайловной мы дружим по сей день. Я живу в Омске. Она – за 400 км от города. Но это не мешает нам общаться. Делиться друг с другом радостями и печалями.

      Порой так не хватает её смеха. Звонкого, как колокольчик. Не хватает её мудрых слов. И житейского опыта.

      Не хватает пушистого белого-белого снега, огромными шапками развалившегося на крышах. Не хватает потрескивающих в печи дровишек и незабываемого запаха хвои. Огромных, как крылья бабочки, снежинок. И Танькиного румянца на круглом, радостном лице.

      Когда подрастут мои мальчишки, мы с мужем обязательно повезём их в деревню к Михалллне. Они будут звать её «баба Таня». Учиться носить воду в вёдрах на коромысле. Топить печь. Забирать куриные яйца из гнезда несушек. Кормить овечек. Осваивать всё то, чему они никогда не смогут научиться, живя в городских благоустройках с большими светлыми комнатами…

      Капелька любви

      – Мама ушла из жизни тихо, во сне, – Людвиг смотрел на свои руки, пытаясь унять мелкую дрожь в пальцах. – Накануне вечером она позвала меня и рассказала, что я не безотцовщина, кем считал себя все эти годы. Она родила от немецкого офицера. А чтобы скрыть этот факт от односельчан, отдала меня в монастырь. Как котёнка, который провинился, опрокинув плошку с молоком. К котёнку, может быть, отнеслись бы с большим теплом и лаской. В моем случае всё было наоборот. Меня приняли, зная, что рождён от врага. И обращались, как с врагом, пока война не закончилась, пока мама не приехала, чтобы забрать меня с собой…

      Людвиг вздохнул, пытаясь сдержать подступившие слёзы.

      – Простите, – сказал тихо. – Мне нужно немного побыть одному.

      Он быстро поднялся и вышел из комнаты. Осторожно, как будто прячась, закрыл за собой дверь.

      Из окна было видно, как он пытается закурить, нервно чиркая спичкой. Наконец, затянувшись, поднял голову, оглядывая зелёную, аккуратно стриженую косилкой лужайку. Сигарета подрагивала в его пальцах, выдавая тщательно скрываемое волнение. В ближайшие несколько часов Людвигу предстояло ещё раз вспомнить нерадостное детство. Он согласился на разговор только потому, что хотел закрыть за собой дверь в прошлое. И потому, что больше нет последнего звена, хоть как-то связывающего его с отцом.

      Передо мной был седой мужчина семидесяти пяти лет. Красивый и статный, умный и талантливый. Всё, к чему касались его руки, превращалось в произведение искусства, будь то сооружённый собственноручно фонтан во дворе