Железный старик и Екатерина. Владимир Макарович Шапко

удивилась вопросу. Однако воскликнула:

      – Да где там! В Москве-то! Сергей Петрович!

      Старик усомнился: ну а как же бассейны, Москва-река, пляжи?

      – Нет, Сергей Петрович. Математическая школа. Он через козла-то в спортзале толком перепрыгнуть не может. Да и не выезжают они ни на какие пляжи. Мать всё в гости да гостей. Отец – в бумагах своих. Только и делают, что раскармливают мальчишку.

      – Я научу его плавать. Приедет летом, и научу. У меня дача рядом с рекой. Прекрасный берег, чистое дно.

      Посмотрел на женщину и опять неожиданно спросил:

      – А вы с какого класса учились вместе с нашим Алёшкой?

      Странные задаёт сегодня старик вопросы. Городскова уже собиралась, складывала свою сумку. Сказала, что с восьмого. В новой отстроенной десятилетке. А что, Сергей Петрович?

      Та-ак, значит, в семилетке с ним не училась, про взрыв петарды в классе не знает.

      – Да нет, ничего. Вспомнилось тут просто. Расскажу как-нибудь.

      Он сидел тогда вместе с сыном напротив директорского стола. Закинувшаяся в кресле директорша походила на Будду. Постукивала карандашиком:

      – Расскажи нам, Алёша Дмитриев, зачем ты это сделал? А мы послушаем.

      Сверху Дмитриев тоже смотрел на сына, как голубь на своего пискуна: да, действительно, расскажи!

      – Я хотел взорвать её вечером в парке, на танцплощадке, а она взорвалась у меня в классе, – сожалел взрывник. – Днём, Зоя Ивановна.

      Вот это террорист растёт, онемели на какое-то время тощий Дмитриев и полная Зоя Ивановна.

      После ухода Городсковой старик включил компьютер. Тут же на столе начал разбирать тетради с конспектами, искать нужную. В груди иногда словно чесалось. Кашлял.

      Компьютеров тогда ещё не было. У Алёшки был кассетник. Постоянно с затычками в ушах – Алёшка мотал башкой. Тогда же, в классе седьмом-восьмом быстро научился на гитаре. Мальчишки и девчонки собирались у них в квартире. Пели вместе с ним под гитару, напоминая подпольную радостную секту. Потом сдвигали стол, врубали магнитофон, долбились в рокэнрольной ломкой тряске. Или стелили, гоняли по квартире твист. Дом ходил ходуном. Соседи жаловались. Партийная Надежда только посмеивалась. Беспартийный Дмитриев хмурился – тлетворное влияние Запада. На неокрепшие умы. Вся орава катилась по лестнице вниз на улицу. И Алёшка впереди, явный лидер, заводила.

      Старик почувствовал влагу в глазах, вытер её платком. Сосредоточился на экране.

      5

      В медучилище, куда Катька Городскова поступила после десятого, на первых занятиях старалась не смотреть на мужчину и женщину на учебном плакате. В коричневых деревьях вен и артерий они казались ей только что освежёванными. С них как будто содрали кожу. Подружка Ленка Майорова, сидящая рядом, плакат, казалось, не замечала – прилежно записывала всё, что говорили преподаватели в белых халатах.

      Зато в анатомичке, куда на автобусе возили два раза в неделю, уже Катька подносила ватку с нашатырем к носу Ленки.