Спецназ Великого князя. Юрий Корчевский

Через пару вёрст деревня. У одной из изб бояре столпились. Игнатий Иголка руку поднял, ратников останавливая:

      – Где дружинник, что в прорубь нырял?

      – Фёдор, тебя кличут! – закричали ратники.

      Фёдор подъехал, спрыгнул.

      – В избу зайди. Князь в себя пришёл, тебя требует.

      Это можно. Фёдор поводья лошади приятелю Никанору отдал, к избе зашагал. Бояре расступились, как перед важным чином. Для простого воина непривычно. Немного робея, Фёдор в избу вошёл. Вот диво! Князь в одном исподнем на русской печи сидит. Печь натоплена, тепло от неё исходит. Фёдор, войдя, перекрестился на иконы в красном углу, потом князю поклонился:

      – Здрав буди, княже!

      – И ты не хворай, спаситель. Как имя твоё?

      – Фёдор Сухарев, дружинник, князя Патрикеева гридь.

      – Ближе подойди.

      Фёдор к печи подошёл. Князь с пальца один из перстней стянул, протянул:

      – Носи, Федя. Век тебя помнить буду.

      – Благодарствую, княже!

      Фёдор поклонился. А один из бояр его за рукав из избы тянет.

      – Прочь поди, видишь – неможется князю.

      За Рузой полусотня Саввы Ручьёва вправо повернула, на Боровск. После двух дневных переходов Фёдор почувствовал себя скверно. Слабость навалилась, появился кашель, жар поднялся. С трудом удержался в седле до Тарутино. До Борисова один дневной переход, а сил нет. Ручьёв заметил состояние Фёдора, подошёл, лоб пощупал.

      – Э, парень, да ты горишь весь. Не прошло даром твоё купание в проруби. К лечцу надобно либо к знахарке.

      Подсуетились дружинники, нашли в соседней деревне бабку-травницу, на санях привезли. Бабка Фёдора осмотрела, губами почмокала:

      – Плох парень, лихоманка у него. Нельзя ему в седло, отлежаться надо, целебные отвары попить. Везите его ко мне в избу, выхожу.

      Фёдора на сани уложили, сняв шлем и броню. Рядом бабку Пелагею посадили, к избёнке привезли. Избёнка древняя, скособоченная, стены до половины мхом поросли. Ратники Фёдора в избу внесли, на полати уложили, тулуп и сапоги сняли.

      – Фёдор, ты выздоравливай, – напутствовали. – Коня и броню забираем, а через седмицу наведаемся.

      Ручьёв бабке несколько медяков в руку сунул за труды. Уехали дружинники, а Фёдор в беспамятство впал. Приходил в себя, бабка сразу отварами поила, отвратительными на вкус. А ещё, стянув осторожно рубаху, натирала грудь мазями, накрывала медвежьей шкурой, поеденной молью, приговаривала:

      – Пропотеть тебе надоть, жар и уйдёт.

      Сколько в таком состоянии Фёдор пробыл, и вспомнить не мог. Седмицу, две? Но одним утром проснулся в здравом уме, первое, что спросил:

      – Гриди приезжали?

      – Были третьего дня, один братом твоим единоутробным назвался, обнимал тебя.

      – Надо же, не помню ничего.

      – Обещали ещё заехать. В баню бы тебе надо, дух от тебя тяжёлый.

      В самом деле пахло. Бабка его мазями натирала – салом барсучьим, медвежьим, да ещё потел он. Запах соответствующий. Да ещё в