Бабочка на шпильке. Ирина Эренбург

вышитой солнечными нитями по краям. Золотистые стежки по темно-зеленому, почти черному – красиво.

      Витя сидел рядом со мной и чистил ивовый прут для импровизированного шампура. Мы часто жарили на костре сосиски и, обмазывая их горчицей, с удовольствием уминали за обе щеки. Знали бы мои родители, чем питается их дочь, они бы пришли в ужас. А может, они и знали. По крайней мере, всегда отпускали меня с Витей на речку и не удивлялись, что я частенько возвращаюсь сытой. Сосиски я покупала на свои деньги. Родители каждую неделю выдавали мне мелочь на карманные расходы. Этих денег хватало на полкилограмма сосисок и булку хлеба.

      Итак, я лежала под деревом, скользя взглядом по кроне дерева.

      – Вить, а правда твой отец человека убил? – спросила я слегка дрожащим от волнения голосом – так захотелось мне поскорее узнать его тайну.

      Перочинный ножик застыл у него в руке, но чуть погодя вновь заскользил, оставляя за собой светло-зеленые дорожки.

      – Нет, – спокойно ответил он, но я увидела, как дернулся кадык на его шее.

      – Говорят он в тюрьме. Тоже врут? – не унималась я.

      – Нет, – повторил он.

      – Разве так бывает? – я приподнялась на локте и в упор посмотрела на него: что он скрывает? Отчего-то мне показалось, Витя не хочет говорить со мной откровенно.

      – Бывает, – снова односложно ответил он, точными движениями ножа обстругивая ивовый прут.

      – А почему такие несправедливости случаются? – Продолжала я допытываться, хотя ощущала, насколько разговор ему был неприятен.

      Наконец, Витя отложил последний очищенный от коры прут в сторону, вытер двумя пальцами лезвие, убрал нож в карман и обернулся ко мне. Его обычно серые с бирюзинкой глаза на этот раз отливали сталью. Мне показалось, что этим колким взглядом он пронзил меня насквозь. Теперь я была почти уверена, что Витя хранил в себе какую-то жуткую тайну. Я поежилась и натянула на себя рубашку, будто хотела тем самым оградить себя не столько от ветра, сколько от чего-то страшного.

      – В жизни случаются ошибки, – сказал Витя. В его голосе мне послышалось отчаяние. Он протянул ко мне руки и, опустив голову, стал сосредоточенно застегивать на моей рубашке пуговицы. Когда он просунул последнюю пуговицу в петлю и поднял глаза, его взгляд немного успокоил меня. Витя снова смотрел на меня, как обычно. И все же я чувствовала – он что-то скрыл от меня. Может, он хочет меня оградить от чего-то чуждого мне? Ведь и я сама, когда на экране должно было появиться нечто, пугающее меня, зажмуривала глаза да еще для пущей верности прикрывала лицо ладонями.

      Вопросов я больше не задавала, но по дороге домой, Витя сам стал рассказывать о своем детстве. О том, как он любил мать и как ненавидел отца.

      Я узнала, что до своей болезни его мать работала в школе библиотекарем, отец – в горячем цехе металлургического завода. Как водится у мужиков, которые занимаются тяжелым физическим трудом, его отец пил. Сначала по пятницам, субботам и праздникам, позднее – после