Хорошее жилище для одинокого охотника. Повести. Алексей Николаевич Ивин

решил к тебе сам зайти, – объяснил Баюнов, здороваясь за руку с Нефедовым, который поднялся навстречу. – Сегодня вечером уезжаю.

      – Надолго?

      – Дня на три. Получил телеграмму. Не знаю, как ее понимать, то ли в шутку, то ли всерьез. – Он протянул телеграмму. – Не забудь, что сегодня первое апреля.

      Нефедов внимательно прочитал.

      – Тебе надо ехать.

      – Ты думаешь, это правда?

      – Думаю, что да.

      Баюнов озадачился. Он доверял чутью Нефедова и почти убедился теперь, что должен ехать.

      – Я и сам это почувствовал. Но меня смущает: ведь первое апреля… Впрочем, конечно, надо ехать. Что ты читаешь? Леви-Брюль, Леви-Стросс. А, опять это первобытное мышление. А словарь зачем?

      – Много непонятных слов, – просто ответил Нефедов.

      Бронируя иронией свое самолюбивое невежество, раздосадованный, что Нефедов ничуть не рисуется, хотя мог бы, – словом, в привычной роли завистливого, честолюбивого шута, юродствующего перед королем, Баюнов насмешливо продекламировал:

      – Он славно пишет, переводит. Он из Германии туманной привез учености плоды. О чем, бишь, пишет автор-то? О сознании? А насчет меня он ничего не говорит? Насчет того, какое у меня сознание, – мифологическое или человеческое? А?

      – Человеческое, – покладисто улыбнулся Нефедов.

      – Почему?

      – Потому что ты боишься аудиенции со смертью. Или унижения – если тебя разыграли.

      – Унижение ради хохмы – кому оно по нраву? Они ловкачи, а я, выходит, лопух? Ты бы поехал, зная наперед об этом?

      – Поехал бы.

      – Ах, ты какой! Не верю я тебе. Книжек начитался: всяких сознаний в тебе много, а своего нет. – Баюнов бесился, общаясь с самоуверенными людьми: ему хотелось растравить, раззадорить их, оскорбить. Он опять начинал одностороннюю ссору, чтобы наотыскивать недостатков в безупречном друге, по-скорпионьи изжалить, нагрубить и сладко обидеться. – А я глуповат, н и в и с и т е т о в не кончал. Где уж нам уж выйти замуж. Я теорий таких не знаю, чтобы благодарить, когда тебя одурачивают. Научи олигофрена, как ему жить.

      – Ты сейчас раздражен, Трофим…

      – Это и козе понятно!

      – Раздражен и поэтому не воспримешь моих слов.

      – Ну, дальше!

      – Это во-первых. А во-вторых, ведь мои слова субъективны; насколько они справедливы, решать тебе, внутренне. Не обладая объективной истиной, я не могу учить, – могу только высказаться.

      – Ну-ну! Кончай предисловие: обезопасился.

      – Конечно, унизительно – прослыть посмешищем…

      – Открыл Америку!

      – Предвидя унижение, трудно на него согласиться добровольно. Я мало посвящен в ваши отношения, но, кажется, ты подозреваешь Милену? Но ведь она, если