Бомба в голове. Виктор Голубев

хорошо чувствовалось. Можно представить, какое негодование он испытывал, окружённый не соответствующей его темпераменту и мировоззрению компанией. Но большей частью он теперь умело отдалялся от назойливых типов, словно уяснив ценность спокойствия и избегания не нужных ему склок. Не то чтобы он этих типов боялся, скорее презирал, определённо не впуская в свой мир даже похожих на него по характеру постояльцев. Интуитивно или вполне по-взрослому он уже возводил на прежний уровень свой социальный статус.

      Он изменился внешне. По-прежнему подолгу блуждая в глубинах своего сознания, посвящая этому занятию львиную долю времени, он, тем не менее, обрёл некую уверенность в себе, а в чертах его лица стали проглядываться оттенки интеллекта, как бы говоря о том, что период мрачного одиночества скоро закончится и он вернётся в жизнь таким же умным, интересным человеком, каким был раньше. Точно подтверждая данные предположения, он брал ножницы и, спокойно, без тени сомнения орудуя ими, подстригал у себя ногти. Увидев его в такой момент, вряд ли кто бы мог предположить, что данный субъект страдал когда-то буйным помешательством.

      За ним стало интересно наблюдать. Не в плане того, чтобы следить за процессом его восстановления, а улавливая в нём необъяснимую, полную мирских тайн жизнеспособность. Чем больше Канетелин становился похожим на здравомыслящего человека, тем сильнее он притягивал к себе как к цельной, неординарной личности, отличающейся умением возносить в ваших глазах то, к чему вы относитесь весьма спокойно, или сглаживать эффект от того, что вас порядком раздражает. Никого не донимая, всё сильнее сторонясь окружения, он проводил сеансы терапии самостоятельно, но можно было не сомневаться, что в такие моменты в его голове зрели самые настоящие, первоклассные мысли и занятия его, безусловно, не пройдут даром.

      Порой это было сравнимо с магией. Блуждающий взгляд, не выражавший ровным счётом никакой заинтересованности окружающим его миром, вдруг останавливался на каком-нибудь предмете, с невероятной проницательностью начиная постигать, казалось, самые глубинные основы сущего, в чём подозреваешь иногда человека, долго и упорно рассматривающего самую обычную, ничем не примечательную вещь. Будто он видит в не имеющих никаких особенностей деталях некую связь с прошлым или будущим данного воплощения. Будто он видит иные проекции занимаемого им пространства и отличает его от других предметов не только по цвету, форме, видимой шероховатости его поверхностей, но и по изменениям его свойств, качеств, которые происходят с течением времени и которые как бы мгновенно отображаются в каком-то особом аналитическом отделе его мозга. Та напряжённая поза, в которой он замирал, словно погрузившись в глубокие раздумья, меньше всего соотносилась с состоянием простой меланхолии. Он смотрел на данную вещь с такой же неопределённостью, как и на всё остальное до этого. Но иногда отражавшаяся в его глазах ясная и восторженная одухотворённость, словно