Непарное одиночество. Ольга Девш

ракурса… Он судорожно менял объективы, боясь упустить удачный поворот головы, не успеть снять блекнущий взгляд, не оттенить струйку крови на виске – жаль все белые перья израсходовал на дурацкое боа дуры-певички, промах! ну кто ж знал, что прямо сейчас… но профи должен всё предвидеть! нет, до чего же она красива… может ведь, как я хочу! Идеал.

      Гамбитный мат

      Тот, что был в кожаных брюках, с гадской ухмылкой медленно расстегивал ширинку. Пивной одрябший живот напряжённо колыхался под пропитанной потом и жигаловским одеколоном футболкой. От зловония, наверно, не тошнило только его обладателя. Жирные губы неприкрыто плямкали, аккомпанируя чавканью жвачки, прессуемой желтыми кариесными зубами. Языком верзила смачно прицыкивал, в очередной раз, похотливо рассматривая тело, брошенное на парапет набережной перед его напарником головой вниз. Волны всё чаще ударялись о прибрежные скалы. Ритм ускорялся. Под свистящими порывами беснующегося ветра постанывали крыши пляжных грибков.

      Скоро его очередь.

      ***

      …Она хотела, чтоб её изнасиловали. Остервенело. Больно. По-звериному. До бесплодия.

      После – жизнь изменится. Не надо мечтать о принце и убиваться, что его затормозил в пути какой-нибудь дотошный гаишник. Подруги посочувствуют и перестанут ябедничать о прелестях замужества. (Лилька торжественно проследит за привычкой мужа ходить по субботам в сауну, сопроводив его до самой парилки. А Марина постирает собственноручно рубашку своему, отцветшему в дальних командировках, нарциссисту. Привычка Верки забывать менять норку в январе на песца в феврале искоренится покупкой плаща из кожи саламандры…)

      В порядочной семье, наконец, появится урод. Можно будет собирать огромный урожай жалости. Отец станет стыдиться, избегать общения, чтоб не выдать брезгливость за – не дай Бог! – вину, и освободит от нотаций в форме пристрастных придирок. Теперь-то зачем? Товаровед со стажем прекрасно помнит, что продукцию в негерметичной или, и того хуже, повреждённой упаковке никто не берёт или сбивают цену до «надаровую». От порченого товара избавлялись как от вшей: быстро и насовсем.

      А мать… Мама устало поплачет и пойдёт в церковь. Там она станет в центре, под самым куполом, раскинет распятьем руки, медленно поднимет голову вверх до ломоты в затылке и простоит так всю службу. Прихожан не много, места хватает, да и привыкли верующие к разным проявлениям усердия в молитве. Правда, сначала даже батюшка принял сухощавую седую женщину с коричневым шрамом под левым ухом за бесноватую. Потом поняли: душевнобольная. Но не буйная. Ей просто не надо мешать. Если пришла, расступятся молча и дадут излить душу так, как она просит. Никто не знал причин болезни. Приняли как должное. Возможно, поэтому мать и сошла с ума – старуху никогда ни о чём не спрашивали.

      …У неё была цель – чтоб жизнь изменилась. И наплевать в какую сторону. Лишь бы хоть что-то случилось. Говорили, что, если произошло кое-что плохое, то вдогонку кровь из носа должно