Общага. Иван Кочнев

камвольного комбината, «камволка», как его называли в городе, переживало непростой период своего существования. Мало того, что ставшие вдруг собственниками первые руководители предприятия устроили делёжку и без того дышащего на ладан от отсутствия заказов производства, так они ещё и начали избавляться от, так называемого, непрофильного социального бизнеса. Всякие там детские сады, санатории и общежития либо шли на продажу, либо переходили в ведение местных муниципалитетов, нагружая и без того нищенский городской бюджет. Потеряв социальную привлекательность, камволка вступила в сложную фазу текучести кадров. На комбинате остались в основном старые, проработавшие всю жизнь и доживающие до пенсии кадры. Молодёжь же пошла искать работу получше, где не надо так упахиваться и где платят побольше. А кто-то вообще работать перестал, окунувшись в беспробудное пьянство и прочие тяжкие. И вот в общежитии, уже не принадлежащем камвольному комбинату, но пока ещё не перешедшему в ведение города, воцарилась социальная и жилищная анархия. Вход теперь стал свободным, по общаге зашатались кто попало, и потерявшие своё жильё БОМЖи, и всяких мастей жулики, и охочие до чужого тела ловеласы-бабники. Чтобы как-то обеспечить безопасность и более-менее комфортное существование, обитатели общежития принялись перекрывать металлическими дверями отдельные жилищные блоки и на своё усмотрение перестраивать помещения, объединяя комнаты в отдельные квартиры, пристраивая к жилью дополнительные площади. У жильцов появились свои кухоньки, душевые, кладовочки.

      Серёга Молчанов, любитель побухать и потрахаться на стороне, имел в общаге сразу две семьи. Его жёны жили в разных блоках, на разных этажах, и, по иронии судьбы, были между собой приятельницами, можно даже сказать, подругами. И хотя с одной из них он уже был разведён, а на другой, совсем молоденькой матери-одиночке, полгода как женат, всё равно считал обеих своими, потому как по его понятиям, бывших жён не бывает. Когда он своим бесконечным пьянством и блядством надоедал одной, та, наконец, выпроваживала его за дверь, и он перемещался к наскучавшейся за это время другой, а потом по той же схеме возвращался к первой. Жёны легко смирились с такой судьбой, видимо, раньше «слаще морковки ничего не едали», и на большее не претендовали, не представляя себе, как можно жить, по-другому. А что ещё надо, ведь, несмотря на свою разнузданность, Серёга их вместе с детьми и кормил, и одевал, и в школу собирал. Если, конечно, деньги пропить не успевал. Да и вообще, обе бабы оставались вроде при мужике.

      – Пришёл, наконец, – ворчала Ирина, первая жена Серёги и мать его пацанов-погодок, когда он утром вернулся от Светки Завьяловой, – школьные базары открылись, пора учебники покупать, и у Алёшки обуви нет на осень.

      – Так собирай пацанов, сходим, приоденем. Кстати, Ленка, кажется, заикалась, что Маришка её из осеннего пальтишки тоже выросла уже. (Маришка, дочь второй Серёгиной жены Лены, его падчерица) Сходи к ней, пусть собираются.

      – Она сама только что приходила. Ждёт, когда мы соберёмся, вместе и пойдём.

      Ребятишки, играя в догонялки, бегали гурьбой и