Ренегат. Александр Лавров

уже далеко ушли от этого проклятого Фриско, дорогой капитан, – кричал он, – с каким наслаждением я вдыхаю этот радостный воздух!

      – Это воздух наших родных островов, – серьезно заметил ему Ямака.

      – Да, да! Но вот между нами иностранец… Как кажется мне, и он испытывает то же чувство… Не правда ли, наш дорогой русский друг?

      – Только оно омрачается воспоминанием о вчерашней истории… – заметил Контов.

      – Оставьте думать про вчерашнее! – замахал на него руками Куманджеро. – Вы взгляните только на эту беспредельную гладь… Право, океан так величествен, что подавляет собой нас, ничтожных людей… Вот дорогой капитан уже привык его видеть перед собой постоянно, но я уверен, что океан и на него производит то же впечатление… Не так ли, милый Ямака?

      Моряк кивнул в ответ головой и отошел в сторону, завидя подходившего помощника.

      – Смотрите, – продолжал Куманджеро, не обращая внимания на удаление моряка, – палуба «Наторигавы» начинает оживляться… Все досужие иностранцы, которых, впрочем, в этот рейс не особенно много, начинают выползать из-под дека, чтобы полюбоваться на действительно восхитительный восход солнца… Вы, кажется, о чем-то беседовали с майором Хирозе? – совершенно неожиданно перескакивая с одного на другое, спросил Куманджеро.

      – Да, мы познакомились, – ответил Контов, несколько удивленный этим переходом.

      – Хирозе – милый, обязательный человек, – заговорил Куманджеро, – он прекрасный патриот, но в то же время чересчур идеалист…

      – Разве быть идеалистом – преступление?

      – Для японца – почти да. Идеалист – непременно мечтатель. Сознайтесь, что идеалы существуют только в мечтах… Наш же народ мечтать не смеет, перед ним всегда жестокая действительность.

      Контов ничего не ответил; он стоял, опершись о решетку борта, думал теперь обо всем, что случилось с ним, и перед ним сама собой вставала даже не жестокая, а жесточайшая действительность. В самом деле, он очутился в тяжелом, не имевшем, казалось, выхода положении. Проездной билет у него был, вместе с билетом было обеспечено для него заранее внесенной платой и все необходимое – завтрак, обед, чай, утренний и вечерний, но, помимо этого, Контов не мог располагать ничем: все его деньги, все до последней медной монеты исчезли во время ночного приключения, и он положительно не знал, что будет с собою делать, когда очутится на твердой земле.

      Контов, хотя и недолго был вне России, но уже в достаточной степени ознакомился с нравами и европейцев и американцев. Он уже знал, что вне России живут по русской пословице: «Каждый сам за себя, один Бог за всех». На сострадательную помощь нечего было бы надеяться, к благотворительности чуждой страны молодой русский никогда не решился бы прибегнуть, а получить работу для иностранца, да еще так скоро, как это было необходимо Андрею Николаевичу, нечего было и думать. Впереди перед Контовым уже рисовался призрак голодной смерти, когда он вдруг вспомнил, что Иванов довольно ясно намекал ему, что Куманджеро намерен предложить им обоим какую-то работу. Тогда, когда это