Патриарх Никон. Том 2. Михаил Филиппов

князя Трубецкого и сам подходил к окну, глядя на площадь, и, когда князь, выйдя на площадь, направился ко дворцу, Алексей Михайлович пошел ему навстречу в сени.

      – Что, княже? – спросил он.

      Князь передал ему разговор свой с Никоном и подал царю письмо.

      – Что может писать человек в гневе! – милостиво произнес царь. – Возвратись вновь в собор, отдай назад патриарху его письмо и проси его остаться на престоле патриарха.

      Никон ждал почему-то, что сам царь приедет к нему и примирится с ним. Сильная тревога овладела и патриархом и всеми предстоящими: Никон то садился на нижней ступени патриаршего места, то вставал и подходил к дверям; народ с плачем не пускал его: наконец, Никон до того расстроился, что сам заплакал.

      Но вот не царь, а князь Трубецкой возвращается из дворца, отдает назад Никону письмо и просит от имени царя патриаршества не оставлять.

      Приходит Никону мысль: им так пренебрегают, что даже и письма его не хотят читать, и он восклицает:

      – Уж я слова своего не переменю, да и давно у меня обещание патриархом не быть.

      Сказав это, он поклонился боярину и вышел из церкви.

      Карета его стояла у церкви; он вошел в нее, но народ выпряг лошадей.

      – Так я и пешком пойду.

      Он пошел через Красную площадь к Спасским воротам.

      В это время Москва, осведомившись о происходящем в Успенском соборе, бросилась в Кремль, и вся площадь была уже занята тысячами волнующегося и плачущего народа.

      Заперли Спасские ворота и не выпускали Никона.

      Из дворца это видели, бояре встревожились и поняли, что это волнение может принять дурной оборот, если вырвется хотя одно какое-нибудь неосторожное слово рассерженного Никона, а потому оттуда отправилась сильная стража с боярами и заставила народ отворить ворота.

      Никон, сидевший в углублении ворот, когда их открыли, пошел пешком через Красную площадь на Ильинку, на подворье своего Нового Иерусалима…

      Так они прошли некоторое расстояние, но Никон упросил народ разойтись, причем благословлял его.

      С плачем и рыданием все прощались с ним, целовали его ноги и одежду.

      И Никон плакал навзрыд, – ему казалось, что с любимым народом он расстается навек.

      Это не было прощание патриарха с паствой, а отца – с детьми…

      Народ разошелся, и Никон уехал в свое подворье.

      Напрасно он ждал здесь несколько часов[11], что из дворца ему пришлют хоть ласковое слово или от царя, или от царевны Татьяны Михайловны.

      Ожидания его были напрасны… И вот почти без чувств монахи усадили его в карету, и лошади помчали его в Новый Иерусалим.

      XI

      Интрига

      Удаление Никона из Москвы было с его стороны величайшею ошибкою: он дал возможность всем врагам своим поднять головы и повести его к окончательной размолвке с царем.

      Первые восстали раскольники и торжественно праздновали удаление еретика из Москвы: жена Глеба Морозова, раскольница Феодосия, и жена Урусова – фанатички, –

11

Некоторые уверяют, что он здесь пробыл три дня.