Хмельная балка. Евграф Жданко

теме Ridero

      ПРОЛОГ

      «Давай, давай, мотоциклетка!

      Трещи, покуда я на взводе,

      Покуда ладная соседка

      Сидит и ждёт – и в этом роде…

      Пускай сорвётся мне навстречу,

      Повиснет жёрновом на шее;

      А я засосом ей отвечу…

      Давай, вези меня скорее!»

      Так зоотехник наш совхозный

      Спешил с работы на свиданье,

      Забыв про всё: про дух навозный,

      И про телят, и про собранье,

      Куда с отчётом о прививке

      Был строго вызван накануне.

      Все мысли были о наливке

      И разбитной молодке Дуне.

      Чух-чух – и встал «конёк» ижевский

      В версте от фермы, у оврага.

      «Ха-ха, – подумал Василевский

      (наш зоотехник), – скиснет брага,

      Да и Дуняша…» – недовольно

      Достал ремонтную котомку,

      Полез под картер и невольно

      Переключился на поломку.

      «…Что ж, не просили мы о худе,

      Да, видно, худо к нам бежало…

      Тэк, здесь нормально… Знали б люди,

      Когда беда… О! Вишь, зажало…

      И тут нам надобны кусачки;

      А вот кусачек-то и нету…

      Ну, чёрт! Придётся на карачки

      Да подтащить поближе к свету…»

      Уж вечер поздний опустился,

      За дальним лесом солнце село;

      Наш Василевский притомился,

      Однако ж сделал своё дело;

      Стерев подтёки на ботинке

      Обрывком старого обшлага,

      Он по извилистой тропинке

      Пошёл к ручью на дне оврага.

      Мысль в голове почти уснула,

      И ноги стали точно вата.

      «Эх, если б тягу не рвануло,

      Как раз успел бы до заката;

      Теперь нарвусь на нервотрёпку», —

      Подумал наш герой уныло,

      Не замечая, что и тропку

      И спуск нахоженный размыло.

      И тут случилось то, что все мы

      Рукой судьбы зовём привычно

      (увы! печальной этой темы

      не избежать нам, как обычно):

      Пётр Василевский оступился

      И, по известному закону,

      Всей своей массой покатился

      Вниз по обрывистому склону…

      ГЛАВА ПЕРВАЯ

      Вихрь нашей жизни – как позёмка,

      Что зимним вечером играет:

      Шуршит порывами негромко

      И в гребни памяти сметает

      Людских судеб, пропахших бытом,

      Часов и дней крутую соль.

      И глохнут в коконе укрытом

      И чей-то вздох, и чья-то боль.

      Иное время наступило,

      Иные песни зазвучали;

      Не всякий вспомнит, как всё было,

      Что было после, что – вначале…

      Кто постарел, а кто и помер,

      Другие дети во дворе,

      И дом другой, и новый номер.

      Лишь лес всё тот же на горе.

      Всё так же сплетницы-осины,

      Листву по осени роняют;

      Всё так же тёмные низины

      Ручей петляющий скрывают;

      Всё так же эхо отдаётся,

      Когда аукнешь наугад,

      А вниз по склону тропка вьётся —

      Совсем как сорок лет назад.

      Что у кого происходило

      В те сорок лет – судить не смею;

      Кому-то крепко подфартило,

      Кому-то – нет, свернули шею;

      А кто-то упряжь, как собака,

      Волок упорно день за днём…

      Что ж Василевский наш, однако? —

      Пора нам вспомнить и о нём.

      На дне заросшей котловины,

      Меж ив заплаканных стволами,

      Седых от клочьев паутины,

      В траве, объеденной козлами,

      Лежит Петруша, еле дышит,

      Как плеть, безжизненна рука;

      Он ничего ещё не слышит:

      Он без сознания пока.

      Уж ночь прошла, роса сверкнула

      В лучах, пробившихся сквозь кроны,

      И небо точно развернуло

      Лазурный стяг, и будто стоны

      Из-под замшелого завала

      Слышны, и что-то говорит

      Нам, что опасность