«Angie», или Волчица Софья. Евграф Жданко

здано в интеллектуальной издательской системе Ridero

      «ANGIE», или Волчица Софья

      Посвящается моим школьным учителям

      – Порывы ветра – точно бич,

      И никуда от них не деться;

      Студёным воздухом они секут, секут, секут…

      – А ты представь, что это образы из детства,

      И станет легче – пусть на несколько минут.

      – Но если детство – череда

      Вполне бесцветных впечатлений,

      И нет в них жизни, что зовёт, зовёт, зовёт?..

      – Не обращай в печаль поры своей весенней

      В час, когда осень всюду празднует приход.

      (из разговора в пустынном парке

      нечаянно услышанного в конце октября)

      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

      Был знойный август,

      Рожь в полях уж колосилась,

      Кой-где пожухла обожжённая трава,

      И пыль дорожная по воздуху носилась,

      Садясь в дворах на стены, крыши и дрова;

      Везде на грядках розовели помидоры,

      Укрывшись листьями, лежали кабачки;

      То там, то сям, крупой ссыпаясь под заборы,

      В кустах акаций с треском лопались стручки…

      И так бывало здесь и сто и двести лет —

      С тех самых пор, как воцарился божий свет.

      Полузаметна,

      Точно бурая медянка,

      Скользит фигурка, меж хлебов едва видна;

      Светло и тихо, лишь в версте, у полустанка,

      Состав простукает – и снова тишина…

      Косынкой старенькой прихвачена макушка,

      Кофтёнка в клеточку, туфлишки на ремне,

      Идёт вприпрыжку, лет двенадцать ей, девчушка

      С потёртым «сидором» на худенькой спине.

      …Ах, Соня, Соня, стать бы ангелом твоим!

      Да всё не так, увы, как мы того хотим…

      За поворотом —

      Перелесок, и дорога

      Вильнёт чуть вправо, а затем – на косогор;

      Его минуешь, попылишь ещё немного,

      И пред тобой возникнет вдруг сосновый бор.

      Ну а за ним – пшеница аж до горизонта,

      Куда ни ткнись – сплошная жёлтая стена.

      И тут же стан: комбайн, бытовка, пункт ремонта,

      Живые люди и работа дотемна.

      «Как там отец? Небось как волк оголодал…

      И ночь не спал ведь толком, в поле хлопотал.»

      С полкилометра —

      И замасленным металлом

      Пахнёт с пригорка, где костёр вовсю горит,

      И достают из тени куль с солёным салом,

      И на простынке хлеб нарезан и лежит.

      А молоко? Да вот оно, уж на подходе,

      Тихонько булькает во фляге за плечом.

      Горячий полдень, ни клочка на небосводе;

      Ну да слепням-то этот полдень нипочём:

      Жужжат назойливо, кусаются порой…

      Шёл век двадцатый, год был семьдесят второй.

      Вдоль перелеска

      Стадо движется лениво,

      Бурёнки бьют хвостами, изредка мычат;

      Телята бегают меж мамок суетливо

      И мордой сунуться под вымя норовят.

      Заткнув за пояс кнут ремённый, колченого

      За ними Венька поспешает, Черепок

      (он хоть дурак, но, говорят, пастух от бога),

      В руке в края малины полный туесок.

      «Дядь Вень, привет! Малинкой свежей угости:

      Во рту иссохло всё, а мне ещё идти…»

      Его рожали

      Очень трудно, с голодухи:

      Ещё гремела там, на Западе, война.

      А что колхоз?.. Ни медсестры, ни повитухи,

      Ни хлеба вдоволь, ни «декрета» – ни хрена!

      Сил роженице на потуги не хватало —

      Тащили зá голову бедного мальца;

      Видать, сдавили крепко, вот она и стала

      По форме вроде страусиного яйца.

      Так и прозвали парня Венькой Черепком…

      И был он в общем безобидным мужиком.

      Живёт поверье

      (до сих пор, назло прогрессу),

      Что-де к юродивому Бог благоволит

      И без излишнего частенько политесу

      Тот правду-матку напрямую говорит,

      А значит, благ, особо, так сказать, отмечен.

      Хотя и шельма ведь без метки никуда…

      Как бы то ни было, никто не безупречен,

      И исключенье есть из правила