Серый камень. Повесть. Ульяна Уфимцева

спальне. Они были раскрашены ретушью. Смотрелось жутко. Всегда их боялась. Казалось, они следят за мной и знают, что я рылась в трюмо. Это эффект такой: когда делают фото, просят смотреть в камеру и человек смотрит прямо в объектив. Потом, когда фотография готова и в рамке, то кажется, что в какую бы сторону ты не сдвинулся, глаза следят.

      На похоронах было много людей. Они шли вереницей. Мне казалось, что в нашем поселке не живет столько. Я сидела на стуле около окна и наблюдала за ними. Некоторые плакали навзрыд, этак горько-горько, словно это для них была реальная потеря. Мне было непонятно, почему им так плохо. Это же мой дед. А им он никто. Чего они так надрываются? И еще было не очень понятно – дед это или нет. Помню, подошла ближе, чтобы посмотреть. Лицо было очень похоже, но как будто стало меньше, и на лбу у него были следы от помады.

      Люди шли и шли. Это было так долго, что я уснула и проснулась оттого, что упала со стула. Никто не заметил.

      Потом были похороны. Нас везли в автобусе, и меня тошнило. Когда доехали до кладбища, мне было уже все равно. Чувств не было.

      Подошла какая-то женщина.

      – Тебе дедушку жалко? – спросила она и громко высморкалась.

      Я кивнула.

      – Плачь, деточка, плачь.

      Плакать не хотелось. Хотелось домой, но я кивнула и сделала вид, что плачу.

      Думаю, что люди плачут не по умершему человеку, а по своей жизни. Живешь, переживаешь, плачешь, страдаешь и все такое, а потом в землю, и тебя там черви едят. Через глазницы, через уши и вообще везде. Долго едят. Очень долго.

      А потом начинаются походы живых на кладбище через 9 дней, через 40 дней, через год. И так каждый год. Весной надо чистить могилу, летом сорняки полоть, ограду красить, лавочку чинить, осенью цветы убирать. Хуже всего искусственные цветы. Самое отвратительное творение рук человеческих. Мерзкие пластиковые суррогаты жизни.

      Что такое смерть, я поняла только через пару дней. Не помню, что я делала в этот момент, но точно помню мысль: «больше никогда». Еще два дня назад дед лежал в больнице и они хихикали с бабушкой о чем-то своем. Я сидела и смотрела в окно. Мама хлопотала с мисочками и пакетами.

      И дед был жив. А сегодня наступило «больше никогда». Не было страшно, и не было больно, и плакать не хотелось.

      Ощущение немного похоже на то, как лопается мыльный пузырь. Он красивый, парит в воздухе и переливается всеми цветами, но происходит что-то неуловимое и его больше нет. Как будто никогда и не было. Но я-то знаю, что пузырь был и этого уже не изменить. Не изменить этого знания. Был, нет, я знаю. Думаю, что это и называют путь. У пузыря миг, у человека век, у баобаба тысячелетие. Много позже я узнала, что некоторые люди чувствуют обиду, когда кто-то умирает. Я не чувствую. Просто был, просто нет, просто знаю.

      Второй раз смерть была немного ближе. Я была старше. Его звали Олег. Мы дружили. Как в те далекие времена дружили – портфелем по голове, подножку поставить, крапивой по голым ногам и прочие прелести первой любви и дружбы. И было очень понятно, кому нравишься,