Архивариус. Игорь Мирецкий

запоздалое признание не помогло избежать заслуженной порки. (И только Харальд отделался легким испугом). Сыновья конунга в соответствии с древней традицией были отданы на воспитание в чужую семью, и глава семейства не должен был делать никаких различий в отношении к собственным отпрыскам и к наследникам престола. Аки, сын Палнатоки, которому конунг Свен Вилобородый доверил воспитание Кнуда и Харальда, никогда не забывал об этом мудром правиле…

* * *

      В один из тех моментов, когда сознание Ингви снова обрело ясность, он, едва двигая пересохшими губами, прошептал, уставившись в потолок:

      – Господи! Если Ты исцелишь меня, чтобы я смог вернуться домой, за море, и обнять там родных моих…

      Ингви умолк, испугавшись своих слов.

      В комнате никого не было. Никто не мог его слышать, кроме Того, кому это предназначалось. Но страх не выполнить то, что он вот-вот собирался пообещать, был именно перед Ним.

      – …то вот мой обет Тебе…

      И снова сомнения заставили его замолчать.

      Однако, поборов себя, он, тщательно обдумывая каждое слово, закончил:

      – …немедля после возвращения я совершу паломничество на Святую Землю, в Град Иерусалим, чтобы поклониться Гробу Твоему Святому!

      Чего-то еще не хватало.

      Ингви хмурил лоб, по которому крупными каплями бежал пот, мучительно пытаясь вспомнить. Ах да…

      – Аминь.

* * *

      Восемью месяцами позже, 5-го июня 1017 года, небольшая торговая ладья шведского купца, идущая на веслах по реке Волхов, приближалась к Новгороду. Был на ней и праздный пассажир, которого купец после долгого торга о плате согласился взять на борт вместе с его конем. Положив возле себя деревянные костыли, пассажир сидел на палубе среди тюков с янтарем, кожей и воском, вытянув свою единственную ногу, сильно затекшую после многочасового пребывания без движения, и с улыбкой наблюдал, как конь хвостом пытается расправиться с назойливой мухой.

      – Эй, датчанин! Ты не мог бы привязать эту чертову тварь от меня подальше? – рявкнул ему один из гребцов, когда конь задел его хвостом то ли по спине, то ли по шее.

      Ингви поспешил громко извиниться и проковылял к животному, чтобы привязать его подальше от несчастного норвежца (судя по его диалекту), измотанного – как и остальные гребцы – долгим ходом ладьи против течения и находящего в себе последние силы при виде, еще пока вдалеке, стен Новгорода…

      Выздоровев вскоре после данного Богу обета, Ингви, преисполненный благоговейного трепета, при первой же встрече с Кнудом поведал ему о своих планах. Обнимая спасшего его друга и плача одновременно от радости за неожиданное его исцеление и от горечи предстоящей сразу же разлуки, Кнуд приказал дать Ингви с собой столько серебра и золота, сколько тот сможет унести, и попросил Ингви помолиться за него самого у Гроба Господня, если Божья воля будет на то, чтобы