Золотая голова. Наталья Резанова

такой почтенной традицией, как последний ужин смертника (или они уже знали, что ужин – не последний), а я тогда как-то не расстроилась. Но сейчас у меня даже череп сдавило от голода, не говоря уж о желудке…

      Обед был не то чтоб изысканный, но основательный. Суп из фасоли, говядина, тушенная с луком и морковью, и говяжий же заливной язык. Да полкаравая хлеба. Все это я смела без остатка, утолив жажду темным пивом. Вообще-то я предпочла бы выпить вина, но выбирать не приходилось. Служанка не сказала мне ни слова, тихо прибрала посуду и исчезла. Похоже, она боялась, но вовсе не меня.

      Засим вернулся мой освободитель, он же тюремщик, он же возможный работодатель. Тоже, надо думать, отобедал. Убедился, что я не собираюсь освобождать место за столом. Однако на кровать садиться не стал. Подошел к окну, распахнул его (оно выходило в сад, и на яблоне, затенявшей комнату, еще не успели развернуться листья) и уместился на подоконнике. И, не глядя в мою сторону, сказал:

      – Я слышал, будто всех Скьольдов перебили.

      – Не всех, – сакраментально ответила я. Их не перебили. То есть не было бойни в старом добром смысле этого слова – со вспарыванием животов и отрубанием голов. Все сделала артиллерия. Иногда я уверена, что последней горькой мыслью дедули Бешеного, когда он погибал вместе со своим разбойничьим гнездом, было сожаление, что за него невозможно будет отомстить как положено, даже если кто-то из семьи выживет. Кому мстить? Дураку пушкарю, который палит, куда ему приказано? Это все равно что мстить чугунному ядру, которое разносит в труху вековые стены.

      А может, он вовсе и не думал об этом, и я все сочинила.

      – Как спасся твой отец?

      – Втиснулся в щель стены. Единственной, что устояла.

      – Он был сыном Ранульфа?

      – Младшим. У старика их был добрый десяток. Все погибли.

      – Сколько ему тогда было лет?

      – Девять.

      Выходит, владетель Тальви интересуется Скьольдами? Добро ему… Но если он хочет обнаружить всех, в ком течет кровь этого древнего рода, ему придется потрудиться. Ранульф, как некий король времен варварства, всех своих детей считал законными и держал при себе в замке, но на потомство сыновей правило сие, кажется, не распространялось. Братцы моего отца в пору его малолетства были сорока – и тридцатилетними мужиками и наверняка успели пошустрить в округе, но мои кузины и кузены за минувшие полсотни лет так и не объявились. Сначало было слишком опасно напоминать о своем родстве со Скьольдами, а потом и само родство это, за отсутствием выгоды, забылось.

      – И его пощадили по малолетству. – Он не спросил, а произнес утвердительно.

      Я кивнула.

      Его действительно пощадили. Времена были уже просвещенные, зачем казнить ребенка, когда кара пала на целый род? Скьольды, этот позорный пережиток варварского прошлого, навсегда лишались дворянского достоинства, герб вычеркнут из Бархатных книг, а земли перешли короне, даже не герцогской, а императорской, и в качестве коронного владения запустели.

      После этого несчастного отрока можно было и пожалеть, и даже великодушно дать ему образование