Овод. Этель Войнич

ни делал. Да и как Джемс может не согласиться, раз я еду с вами, с моим духовным отцом?

      – Помни – он протестант{8}. Во всяком случае, лучше ему написать. Мы подождем и увидим, что он скажет. Побольше терпения, сын мой. В наших поступках мы не должны руководиться тем, любят нас или ненавидят.

      Это мягкое внушение подействовало на Артура. Он слегка покраснел.

      – Да, я знаю, – ответил он, вздыхая. – Но ведь это так трудно.

      Монтанелли переменил разговор.

      – Знаешь, – сказал он, – я очень жалел, что ты не мог зайти ко мне во вторник. Был здесь епископ из Ареццо, и мне бы хотелось, чтобы ты его повидал.

      – В этот день я обещал быть у одного студента. На квартире у него было собрание, и меня ждали.

      – Какое собрание?

      Артур несколько смутился.

      – Это… это, скорее, даже не собрание, а… – нервно заикаясь, поправился он. – Приехал из Женевы студент и произнес речь… Скорее, это была лекция…

      – О чем?

      Артур замялся:

      – Падре, вы не будете спрашивать об имени студента? Я обещал…

      – Я ни о чем не буду тебя спрашивать. Раз ты обещал хранить тайну, ты не должен говорить. Но думаю – довериться мне ты можешь.

      – Конечно, падре. Он говорил… о нас и о нашем долге народу… о нашем… о долге к нам самим. Говорил и о том, чем мы можем помочь…

      – Помочь? Кому?

      – Народу… и…

      – И?

      – Италии…

      Последовало продолжительное молчание.

      – Скажи мне, Артур, как давно стал ты думать об этом? – серьезно спросил Монтанелли.

      – С последней зимы…

      – Еще до смерти матери? И она не знала?

      – Нет. Тогда это еще не увлекало меня.

      – А теперь?..

      Артур провел рукой по ветке наперстянки, оборвав с нее колокольчики.

      – Вот как это случилось, падре, – начал он, опустив глаза. – Прошлой осенью я готовился к вступительным экзаменам и тогда познакомился со студентами. Так вот, кое-кто из них говорил мне обо всем этом… Давали читать книги. Но особенно сильно меня это не захватывало. Мне всегда хотелось поскорее вернуться к матери. Она была так одинока там, в Ливорно, среди них, в этой домашней тюрьме… Довольно было Юлии с ее язычком, чтобы убить ее. Потом наступила зима. Мать заболела… Я забыл и студентов и книги, а скоро – помните? – совсем перестал бывать в Пизе. Если бы тогда меня волновали эти вопросы, я бы поделился с матерью. Но они как-то вылетели из моей головы… Скоро стало ясно, что она доживает свои последние дни. Я был безотлучно при ней до самой ее кончины. Часто просиживал возле нее целые ночи. А днем приходила Джемма Уоррен, и я шел спать… Вот в эти-то длинные ночи я и стал думать о тех книгах и разговорах с товарищами. Пытался разобраться, правы ли они. Задумывался над тем, что сказал бы Христос обо всем этом.

      – Ты обращался к нему? – Голос Монтанелли звучал не совсем уверенно.

      – Часто, падре. Иногда я просил его указать, что надо делать, но я не получал ответа.

      – И

8

Помни – он протестант. – Отношения между католиками и протестантами, которые долгое время вели между собой кровавые войны, даже в XIX в. были крайне враждебными.