Обман cознания. Павел Манштейн

ставит пластиковые окна, потому что и деревянные не пропускают сквозняк. Главный показатель – это дверь в кабинет. У моего психиатра это старая дверь, обитая выцветшей кожей. Нет, он не плохой врач, просто за платные приёмы он берёт довольно мало, а у таких как я не всегда найдутся деньги на платное лечение. Мало кто возьмёт на хорошую работу человека, который состоит на учёте в психоневрологическом диспансере. Я бы не взял.

      Несмотря на то, что он тратит свои силы на меня практически бесплатно, он искренне пытается мне помочь. Он всегда выслушивает то, что я ему рассказываю, с большим вниманием относится к моим способам борьбы с галлюцинациями. Именно он запретил мне бросать курить, пока я не вылечусь. Сигареты действительно помогают, они заглушают голоса в голове, придавливают эмоциональный фон, возникающий при галлюцинациях. Мой психиатр называет это особенностями психики. Когда я последний его пациент, и торопиться ему некуда, он открывает окно и закуривает трубку ручной работы, которую ему подарил сын на день рождения. Он и мне разрешает закурить, когда сам курит во время приёма. Он много раз говорил, что это неправильно – разговаривать с пациентом только формально, как положено… Откровенная, душевная беседа с открытым окном и трубкой сильнее располагает к открытости и искренности, он всегда говорил, что он очень старается почувствовать на себе то, что чувствуют его пациенты. Я всегда очень любил эти задушевные беседы, жаль, что они бывают очень редко. Сегодня я у него не последний пациент, и мой приём будет через полчаса, а я как всегда пришёл пораньше, потому что знаю, как долго могу простоять перед дверью диспансера. Вторая сигарета отправляется в урну, и мне удаётся переступить порог. Дальше всё просто. По лестнице на второй этаж и направо.

      Не без дрожи в руках я открываю дверь в кабинет психиатра. Он важно смотрит на меня сквозь толстые линзы очков в старой пластиковой оправе и говорит: ну, здравствуй, Андрей, раз ты пришёл, дела у тебя не очень?

      Я молча киваю и сажусь в кресло напротив него. Всё так же молчу, не знаю, с чего начать, как сказать ему, что я три недели не принимал лекарство, которое он мне прописал, а снова начал пить только тогда, когда вернулись галлюцинации. Я чувствую себя виноватым ребёнком, который долго не учил уроки, и теперь ему приходится признаваться в этом перед родителями.

      Он сидит за дешёвым поцарапанным столом в кабинете со старыми обоями и смотрит пристально мне в глаза, словно предварительно сканирует. Он ждёт, когда я начну, даёт мне время на то, чтобы я собрался с мыслями, сказал, что меня беспокоит. Я пытаюсь поймать мысль, но она ускользает и смешивается с сотнями других, маскируясь, скрываясь от меня. Пока я пытаюсь выловить мысль, чтобы сказать хотя бы что-нибудь, психиатр нарушает молчание первым:

      – Раз ты пришёл, значит, к тебе вернулись галлюцинации… Скажи мне, ты пил трифтазин? – Он складывает руки на столе и немного подаётся вперёд, впиваясь своим взглядом прямо в душу.

      – Да… Нет… Последние пару недель я не пил лекарство… Вчера