Мессианский квадрат. Ури Шахар

готовый всегда начинать все сначала. Словом, как Адам… У него ведь не было рода.

      – Верно, – оживился я. – Но не фамилия все же красит человека, а наоборот… Тот же Пушкин, скажем. Не Бог весть как звучит, какой-то Кошкин – Мышкин, Пистолеткин – Пулеметкин, но это не помешало ему занять исключительное место в русской литературе.

      – Не скажи, иногда фамилия ведет диалог с судьбой человека. Например, Пугачев – он всех в России до смерти перепугал. Распутин был распутный и сбил Россию с пути, Козловский пел козлиным голосом, Похлебкин написал замечательные книги по кулинарии… А, Плисецкая? А, Малевич? А, Лобачевский? А, Скрябин? Да вот и Солженицын, кстати…

      Андрей прервался и посмотрел на меня.

      – Что еще Солженицын?

      – Солженицын, говорю, эту особенность в «Архипелаге ГУЛАГе» отмечает. Он там пишет, что чекистов как будто по фамилиям на работу брали, и приводит немало имен. Помню следователя Скорохватова… Так вот я – Безродин, то есть потомственный экзистенциалист и самобытный мыслитель!

      – Хорошо, ну а кто тогда выходит Ломоносов? Чемпион по боксу? Или Грибоедов?

      Андрей начал что-то плести про дом Грибоедова и про то, как там славно кормились советские литераторы.

      – А ведь и я, кстати, тоже собственную фамилию в псевдоним превратил! – сообразил я вдруг. – Из Черного сделался Шахар. В Израиле я зовусь Ури Шахар…

      – Шахар – это вроде черный?

      – Черный – это шахор, если быть точным. Но корень «ШХР» на иврите означает не только черноту, но и зарю – да, в первую очередь зарю.

      ***

      Когда мы сели за стол, я приметил странную металлическую коробку с еще более странным содержимым. Что это была за необычная коллекция! Здесь лежали монеты. Но по какому принципу их отбирал нумизмат – угадать было совершенно невозможно. Здесь были старинные и, по всей видимости, весьма ценные монеты, давно вышедшие из употребления, среди которых выделялся внушительный медный пятак 18 века, а рядом с ним нагло лежала простонародная современная копейка, шиллинг соседствовал с российским четвертаком. Чего там только не было! Объединенные странной причудой коллекционера-демократа, благородные скудо терлись об обычную медь… Увидел я там и израильские монеты.

      – Что это? – удивился я.

      – О! – с достоинством ответил Андрей, – это очень необычная коллекция! Угадай, по какому принципу здесь собраны деньги!

      – Без принципа! – заверил я Андрея.

      – А вот и нет! – торжествующе сказал Андрей, – ответ неверный! Коллекционные монеты у меня в другом месте хранятся… А это – монеты памятные! Вон тут твои пять шекелей лежат, видишь? И старый шекель Сарит. Я у всех своих друзей прошу на память монету. Не важно какая, слежу только за тем, чтобы они не повторялись. Люблю вечерами перебирать эти денежки как скупой рыцарь.

      – И сколько у тебя набралось?

      – Пятьдесят восемь. Пятьдесят восемь друзей. Благодаря этой коллекции я всегда знаю число людей, запавших мне в душу, начиная ближайшими родственникам и кончая случайными знакомыми. И знаешь, откуда я взял эту идею?

      – Неужто