Ксения Годунова. Соломония Сабурова. Наталья Нарышкина. Александра Сизова

же брат, дворяне, – ответил Басманов.

      – Как это только Господь терпит? Как огонь не сойдет с неба, не попалит сих окаянных? – сказал, вздохнув, Скопин-Шуйский.

      – Ты ведь видал, брат Петр, Гришку Отрепьева. Что же, обманщик-то напоминает хоть чем-нибудь этого расстригу? – спросил Голицын.

      – Ну нет!

      Слова Семена Годунова опять пришли ему на память, и Басманов задумался.

      – Да, загадочно, – сказал Голицын, – многого тут не уразумеешь. Темна вода во облацех…

      Разговор оборвался. Каждый молчал, занятый своими мыслями.

      Алексеев, чтобы развеселить гостей, принес еще браги.

      – Стоит град пуст, а около града куст, из града идет старец, несет в руках ставец, в ставце-то взварец, а во взварце-то сладость!

      Шутка удалась, гости развеселились и стали пить.

      Сидя в светлице, Липа с Кулей не проронили ни слова. Как только гости стали расходиться, Петр Федорович позамешкался в ожидании хозяина, который пошел проводить гостей до ворот, а Липа успела выйти поговорить с Басмановым.

      – Липа, свет мой, уж как же ты мне люба, радость ты моя! Промолви хоть словечко, люб я тебе?

      Счастливая девушка молчала, но Петр Федорович понял это красноречивое молчание. От сильного волнения не могла она говорить: то бледнела, то краснела.

      – Промолви же словечко, лебедь моя белая: люб я тебе? Будешь моею?

      Петр Федорович и сам не ожидал, что так скоро объяснится в любви. За час еще он думал, что так далек от этого, а теперь все его мысли сосредоточились на том, чтобы девушка согласилась. Ему искренне казалось, что без этого согласия он не в состоянии будет дальше жить. Но тут вернулся сотник, и они разошлись. Отец заметил их замешательство, но не сказал ничего.

      Липа была с Басмановым одно мгновение, а счастья, казалось, хватило бы на всю жизнь. Сияющая, блаженная, радостная явилась она к сестре. Какой счастливый для нее день! До этой минуты она только подозревала, что любима, а теперь она уже убеждена в этом. Как это случилось, и сама она не могла сказать, да и вообще сказать могла мало – чувства ее нельзя было выразить словами.

      – Липа, милая, что он говорил тебе? – спросила сестра.

      – Куля, я так счастлива, так счастлива! Давай говорить, спать ведь нам не хочется!

      Обе девушки уселись рядом. Липа приготовилась рассказывать. Она хотела быть откровенной, но не могла, в первый раз испытывая странное чувство: другу, сестре, она не в силах была передать слов Петра Федоровича. Ей казалось, что, поделившись, она уменьшит свое счастье. Никто не оценит так, как ей хочется, его слов и, пожалуй, еще засмеется.

      – Куля, – заговорила она, – завтра поговорим, а теперь мне что-то спать захотелось, глаза слипаются.

      Но глаза ее блестели, она все смотрела куда-то вдаль и кому-то улыбалась.

      Куля обиделась. Нижняя губа ее стала слегка подергиваться, а на глаза готовы были навернуться слезы. Она чувствовала, что между чувством любви к ней сестры стало что-то другое, более сильное, могущественное чувство. Но она боялась заговорить,