Царица-полячка. Оберегатель. А. И. Лавинцев

послышались вопросы.

      – Как что? Посмотрим сперва, жив или помер князь-то? – И лесовик подошел к князю Василию и потряс его за плечо.

      Тот слабо застонал.

      – Ишь, жив! – с заметным неудовольствием и даже, вернее, с досадой пробормотал один из лесовиков. – Пойдет теперь перепалка…

      – Да его, кажись, и зверь не ломал! – заметил товарищ.

      – Значит, таково хорош, что и лесному зверю противен, – философски промолвил первый, – и в аду не надобен.

      – Полно вам, братцы, – отошел от князя возившийся около него лесовик, – немощный он, а немощный хоть и враг, но милосердия достоин… Лучше обсудим, что нам делать… Трое нас, рук довольно…

      – Что? Да сволочь его в лесное его логово, тут напрямки совсем близехонько, особливо ежели через чащу!

      – Так-то так, а только троим нам не снести! – сказал молодой лесовик, косясь на тушу бездыханного медведя.

      – Скажи лучше, шкуру бросить жалко! – заметил ему товарищ.

      – И то верно, – согласился тот. – Батюшки, да чего мы думаем? Ведь конь есть, наезжие холопы его вытянули из берлоги, пока мы тут с князем возились…

      Действительно, Митроха и Константин, заметив бившегося почти под землей коня, воспользовались удобным моментом и освободили его.

      – Где же он, конь-то? – водя всюду взглядом, спрашивал лесовик постарше. – Что-то нет его…

      Коня и в самом деле нигде не было видно.

      – Сорвался да убег, вот тебе и все, – решили лесовики.

      Князь между тем метался и стонал. Он все еще не приходил в себя, его стоны были сильны и надрывисты. Видимо, даже будучи в бессознательном состоянии, он сильно страдал.

      – Не снести нам его, – твердил лесовик помоложе, – рук мало, да и шкуру здесь оставить нельзя… Попробуй-ка уйти, сейчас лисы явятся, да и волки пожалуют, весь мех перепортят…

      – Так оно выходит, – согласился лесовик постарше, которому медвежьей шкуры было гораздо больше жаль, чем своего князя. – Тогда вот что, – предложил он, – пусть кто-нибудь на усадьбу сходит; и впрямь тут через чащу недалеко, пусть подмогу дают… Чу, слышите!

      Где-то в отдалении раздавались человеческие голоса. Издали доносились ауканье, кликанье, громкие удары колотушкой по набатному билу.

      – Ишь, – даже испугались лесовики, – ищут самого!

      Они не ошибались.

      Сорвавшийся конь примчался прямо в лесное поместье князя Агадара и переполошил там всех. Через старика Дрота весть о примчавшемся коне была передана Марье Ильиничне, и та, поняв, что с племянником случилось что-то дурное, сменила свой гнев на милость и не на шутку забеспокоилась. Как-никак, а она любила князя Василия, как родное дитя, любила его со всеми недостатками, всю жизнь жалела его, а узы такой любви не рвутся в одно мгновение, что бы ни говорил внезапно вспыхнувший гнев.

      Всполошилась старушка; куда только и сон девался, откуда и силы взялись. Она загоняла своего старого Дрота, отдавая распоряжение за распоряжением, и глаз больше не сомкнула до рассвета,