Несравненная Жозефина. Лев Каневский

он может пригодиться нам в будущем. Что скажешь, Тереза? Нужно приглашать его почаще.

      – Приглашать? Что ты! Нужно сделать его своим, открывать перед ним широко двери всех наших салонов, следить за ним, не спуская глаз, чтобы он не переметнулся от нас на сторону. И тут ты можешь отлично сыграть роль соблазнительницы. Ты заметила, как он глядел на тебя? Говоришь, странный? Но я к его странностям уже привыкла…

      17 октября, через двенадцать дней после подавления мятежа роялистов, правительство потребовало принять все меры, чтобы не допустить подобных действий в будущем, и для начала разоружить отряды боевиков двух кварталов – Лепелетье и Театрального, заставить их сдать оружие.

      Вот что пишет сама Жозефина в своих «Мемуарах» об этой «кампании разоружения», которая стала поворотным моментом в ее судьбе: «В это время я находилась в Фонтенбло, вся в хлопотах, так как готовилась к переезду. Ко мне вдруг явился чиновник, отвечающий за реквизицию. Я сняла со стены саблю покойного Богарне – на кой ляд она мне? – и протянула ее ему. Откуда ни возьмись, как сокол, налетел на меня Эжен, выхватил из рук отцовскую саблю, с пылкостью четырнадцатилетнего подростка закричал:

      – Как это так! Отдать саблю, которую носил отец? Саблю, овеянную славой его воинских подвигов? Ни за что! Скорее я умру!

      – Какой шустрый, – улыбнулся комиссар. – Я с радостью оставлю саблю вам, но для этого вам нужно получить разрешение у главнокомандующего.

      Тогда я посоветовала Эжену добиться аудиенции у Буонапарте. В тот день отважный корсиканец обедал у Барраса в компании шестидесятилетней “директрисы театра”, в прошлом потаскухи. Его адъютант А. Жюно доложил ему о приходе Эжена. Войдя к ним, мой сын, мой нежный мальчик, так расчувствовался, что разрыдался. Буонапарте был растроган. Он знал, что Эжен – сын близкой подруги Терезы и Барраса, а он теперь был так нужен честолюбивому генералу.

      Он распорядился вернуть саблю мальчику и даже похвалил его за преданность делу, которое отстаивал его храбрый отец. Такие чувства, мол, умеют ценить у него на родине, на Корсике.

      На следующий день я отправилась к нему, чтобы отблагодарить его за такой милый жест. Можно, конечно, было написать письмо, но лучше лично встретиться с ним, еще раз повнимательнее посмотреть на него. Тогда, при нашей первой встрече, он показался мне каким-то странным, даже не смешным, а скорее забавным. Он меня радушно принял. Присмотревшись к нему, я нашла его уже не столь “забавным”. В общем, мил, совсем недурен, говорит, правда, с легким корсиканским акцентом. Живой, темпераментный…

      На следующий день он явился сам ко мне, чтобы поблагодарить за мой визит вежливости и выраженную ему благодарность. Боже, какие мы оба учтивые! Я пригласила его заезжать ко мне попросту, без стеснений, когда “захочется”.

      Тогда мне показалось, что я ему нравлюсь, что в один прекрасный день он падет к моим ногам. Но как знать? Посмотрим…»

      Несколько дней его не было видно на горизонте. Она встревожилась, куда это он пропал, что его удерживало от новой встречи с приглянувшейся ему красавицей вдовушкой? Может, он пронюхал, что