Марья-искусница. Геннадий Петрович Перминов

ехали беженцы, прибыл ночью. Выдали по куску хлеба, по ржавой половине селедины и, пересадив в разбитые полуторки, перевезли в провинциальный городишко, часах в трех езды от областного центра, где находился пункт по распределению беженцев.

      – На этом самом пункте, мы пробыли три дня, а ранним утром меня, полусонную, посадили на широченные сани-розвальни и отвезли в небольшую деревушку, – не спеша, продолжала Марья Владимировна свою исповедь.

      На место они прибыли к обеду. Тишина. Горланят петухи, мычат коровы, до одури пахло навозом. Девушке даже показалось, что война – это страшный сон. Проснешься и нет ее.

      Машу подселили в просторный дом деревенского кузнеца, где главой многочисленного семейства был свекор Никанорыч, могучий и неразговорчивый старик, с окладистой, рыжей бородой, колечками. В ответ на сбивчивый лепет Машиного сопровождающего суровый кузнец метнул взгляд на оробевшую девочку и буркнул:

      – Пусть живет. Валька! – он слегка повысил голос и, из сеней выскочила худенькая женщина и, приняв покорное выражение лица, замерла перед суровым свекром.

      – Накорми, да постели во второй избе, – коротко приказал Никанорыч. – У нас девка жить будет, – и резко развернувшись, отправился по своим делам.

      – Не бойся, – раздался спокойный голос Валентины. – Он только с виду суровый, а так, мухи не обидит. Пойдем, я тебе щей налью. Отощала-то как, сердечная, – невысокая, худощавая женщина взяла девочку за руку и повела ее за собой.

      Приземистый, пятистенный дом, разделенный на две половины. В первой, хозяйской, внушительная русская печь, стол, с лавками по бокам, нехитрая, деревенская утварь. А вторая половина считалась гостевой. Чисто заправленные кровати, большое зеркало между маленьких окошек, протертый кожаный диван, чистенькие, домотканые половики. Маша, впервые в жизни попавшая в деревенский дом, недоверчиво и несколько испуганно рассматривала непривычную обстановку.

      – Здесь ты будешь спать, – Валентина указала Маше на небольшой закуток, который был отгорожен от основного пространства комнаты чистенькой занавеской. – Пойдем, накормлю тебя.

      Девочка послушно последовала за женщиной.

      Усадив Машу за стол, Валентина ухватом вытащила из печки здоровенный чугун и, сняв крышку, налила полную чашку мясной, наваристой похлебки, отрезала внушительную краюху хлеба, а сама уселась напротив и, подперев щеку ладонью, со слезами на глазах смотрела, как девочка, давясь, сноровисто хлебает ароматное варево.

      – Изголодалась, сердечная, – задумчиво протянула Валентина. – Вот, и моего хозяина сейчас кто-то кормит, – она тяжело вздохнула и поставила перед Машей литровую кружку парного молока. Девочка поблагодарила ее взглядом и продолжала жадно есть.

      Наконец Маша насытилась. Впервые за долгие месяцы. Она отвалилась от стола, чувствуя, что сейчас уснет прямо здесь, на широкой лавке. В успокаивающей полудреме девушка помнила, как Валентина, поддерживая,