Hurts. Полина Викторовна Дроздова

одно единственное лицо.

      Замечать за собой не свои привычки и желание казаться лучше, ведя себя кругло-идиотски, заверять себя в том, что это никому незаметно.

      Чанель привык восхищаться звуками, но никак не парнем, слишком часто попадающим с ним в один корпус. И звуки уже внутри него самого, а не под пальцами между струн.

      Всё доходит до точки, на которой брюнет пытается пропеть его имя с мелодией.

      Он метет по сплетням, скребет по беседам, собирая отрывки, мелочь, расширяя свои познания в области «мне-так-хочется-его-знать».

      Автомат с кофе, холл первого этажа, пролет на лестнице, уличное крыльцо – везде Чанель облажался в порывах зазнокомиться, везде включил зайца и тупо протоптался в стороне.

      Этот парень так удачно на совместных лекциях вступает в диалоги с преподами, оставляя тех проигравшими, со всеми предметами на «ты», в каждой компании если не свой, то не лишний.

      Он может кинуть через аудиторию самолётик, сказав, что это демонстрация теории Франкла, может спокойным и тихим голосом сказать в ходуном ходящем кабинете правильный ответ и быть услышанным, может повернуться к соседу, глянуть тому в глаза, взять его ручку: «ты же не против?» и начать ею писать, не встретив возражений. А потом, возвращая, услышать: «нет-нет, оставь себе, мне не нужно. В смысле, тебе она больше идет. Ну то есть… Забирай».

      Все сложные мысли может привести в бытовые примеры, а простые истины завернуть в глубокую суть.

      Он может сшибить с ног, неслышно пройдя мимо и даже не взглянув.

      Это не Чанеля всего трясет от понимания проблемы, приключившийся и забивающей. Нет, не его.

      Он смотрит в зеркало на своё перекошенное от терзаний существо и нервно дергает головой – ну не его же.

      Спустя две недели у Чанеля в мыслях уже сами собой подбираются ассоциации к понятиям «его волосы», «его глаза», «его голос».

      – Да быть не может, – говорит брюнет садовому гному в своём гараже, привезенному сестрой из Штатов. Резиновый старик смотрит на него типичным американским взглядом и это очевидный и правильный ответ. Чанель ему не верит.

      Когда парень на одной из лекций запрыгивает на стол с французским флагом и предлагает разыграть Ватерлоо, всё совсем плохо.

      Гори оно всё огнём.Когда они сталкиваются в проёме двери, а маленькие ладони случайно ложатся ему на грудь, и за легкой улыбкой следует приятное: «Оп, авария», еще хуже.

      Топись оно самым тяжелым камнем.

      Когда Чанель встречает его в супермаркете и прослеживает каждый миллиметр движения, пока он покупает

      два йогурта с кусочками…

      Возникает вероятность, что садовый гном был прав.

      Как и Сэхун с параллели, который пару раз брюнета хлопал по щекам тетрадкой с фразой: «Эй, Пак, ты последнее время какой-то накуренный».

      Чанель шипит на себя, сминает, рвёт и выбрасывает маленький листок-послание с одним предложением:

      «`Бэкхен` лучше всего звучит фа-миноре».

      Его бесит эта самая убогая слабость.

      А невнимательность пропускает не только видимость своего поведения, но и чужие взгляды.

      Поэтому Чанель едва с ног не падает, когда Бэкхен на перерыве подходит к нему, кладет рядом рюкзак, садится подле сам. И улыбается:

      – У меня от твоих наблюдений уже мурашки не сходят. Может, пора перейти на слова?

      Чанель трижды ошибается в произношении имени, чем очень юношу смешит:

      – Ты можешь мне хоть на руке написать, если так будет проще.

      – Я просто… – черт, как сложно подбирать фразы в ключе впечатления.

      – Не часто попадаюсь? – усмехается Бэкхен и для начала достает из кармана черную шоколадку.

      Пак не ошибается. Ни в уверенности, что найдено «то самое то», ни в своих бурях, штормах и торнадо, ни в коэффициенте сложности этого человека, вполне соответствующем его паразительности.

      У них общего как между Аляской с Африкой, но это неким образом совершенно им не мешает.

      Заполнить друг другу диалоги ночами, цепляться словами за разное повседневное, это обсуждать, приводить к форме активных бесед с затянутыми прощаниями. Бэкхен берется его подкармливать булочками с малиной по четвергам, а Чанель моментально палится с гитарой за плечами.

      Это действует ровно до «о, я когда-то тоже играл» и просьбы:

      – Будешь организовывать мне live концерты в самые паршивые дни?

      – В любые, – отвечает Чанель, – и в те, что не самые, и в те, что не паршивые. Если захочешь.

      Они сходятся на странно совпавших дорогах, пошагово. Чанелю на всём пути страшно, и колотит временами (опять-не-его). Только не переделать:

      Бэкхен ему нравится промокшим в дождь и грозы,

      Бэкхен ему нравится палимым под солнцем,

      Бэкхен ему нравится желтым в фонарном свете,

      Бэкхен ему нравится…

      Можно не продолжать.

      Он