Китайский дневник. Вячеслав Сергеевич Малых

оступиться. Голоса становились громче, говорили по-китайски (я различал характерное напевное звучание тонического языка), но слов разобрать было нельзя. Еще немного погодя, пройдя под старыми каменными вратами, оплетенными высохшими жилами летних вьюнов, я вышел на открытую местность. Передо мною был расчищенный от растительности и ухоженный дворик с круглым каменным столиком и сиденьями-бочонками. Посередине находилась овальная клумба, на которой возвышался небольшой сугроб, а за клумбой светились окна и дверной проём большого дома. В темноте рассмотреть что-либо отчетливо было сложно, но всё же я смог составить для себя общее впечатление об этом доме. Это был настоящий китайский терем, деревянный и изящный. Его этажи были украшены покатыми крышами-козырьками, покрытыми округлой черепицей, свет из окон давал возможность разглядеть резные ставни и красные занавески, а через открытую дверь виднелся просторный холл на первом этаже, по которому передвигались человеческие фигуры. Одна из них приблизилась к дверному проему и встала передо мною. Это явно был не Манфу, но очертания лица были неразличимы, потому что резкий свет за спиной человека бил мне в глаза, вырисовывая лишь смутный силуэт. Фигура сделала еще шаг мне на встречу и приветливо замахала рукой. Человек обернулся и по-китайски, но с сильным ближневосточным акцентом, крикнул людям, находившимся в холле: «Пришел!»

      С искренней улыбкой я приблизился к человеку и поздоровался. Теперь я мог разглядеть его лицо. Это был высокий и худой мужчина средних лет, но внешность его в первый момент меня немного удивила. Он не был ни европейцем, ни китайцем, скорее походил на араба. И одет он был в просторную серую джалабию и узорчатую тюбетейку. В руке он держал длинные коричневые мусульманские четки. Его улыбка была приветливой, но глаза не улыбались; их выражение сохраняло задумчивость и какую-то затаенную грусть. Очень деликатно и с небольшим поклоном он подхватил меня под локоть и ввел в дом.

      В холле всё было обставлено в лучших традициях китайской культуры. На деревянных стенах висели слегка побитые пятнышками прошлогодней рыжей плесени полотна с изображением горы Хуаншань, в углах стояли причудливые камни и вазы с засушенными лотосами, в центре возвышался небольшой керамический бассейн-ваза с красными рыбками (у меня всегда вызывала восхищение их живучесть и активность в зимний период, когда поверхность воды подергивается тонкой корочкой льда), а возле него – длинный стол, застеленный бамбуковой циновкой и сервированный предметами для чайной церемонии. За столом на низеньких деревянных стульях, внешним видом имитирующих узловатые пеньки, сидели три человека. Двое, молодые мужчина и женщина, одетые в бледно-алые костюмы, стилизованные под старокитайский наряд хань-фу, явно были китайцами, а третий оказался моим знакомым японцем. Манфу радостно замахал руками, а китайцы с приветливыми лицами молча разглядывали меня.

      Манфу привстал и, пододвинув к столу еще один «пенек», пригласил меня