Шелопут и Королева. Моя жизнь с Галиной Щербаковой. Александр Сергеевич Щербаков

ли это, не суррогат?!

      Без того тихий голос никому не известного актера почти заглушался недоуменным гулом ничего не понимающего зала. Перерыв между актами был заполнен озадаченными людьми, то и дело друг перед другом пожимающими плечами.

      И вдруг – произошло. Что именно – не знаю. Так на черноте земли появляется в благословенную минуту множество зеленых ростков, до поры упрятанных в сеяных семенах. В конце второго акта, как по невидимой команде, установилась совершеннейшая тишина. Не мертвая, а я бы сказал хрустальная. И в этой тишине над всеми звуками многоречивой драмы, неуклонно приближавшейся к трагедии, царил вроде бы слабый, ломкий, необычного тембра голос, ложащийся на слух так, что впредь его ни с чьим не спутаешь. Между нами, зрителями, установилось некое невидимое единение, и мы испытали чувство, подобное описанному Розой Сиротой, режиссером БДТ, ставившей вместе с Товстоноговым «Идиота».

      «И вот вечером, когда мы репетировали сцену «На скамейке» (Мышкин, ожидая свидания с Аглаей, в некоем забытьи встречается… с Настасьей Филипповной. – А.Щ.) вдруг появился другой человек… Как-то вытянулась шея, сломалась голова и как-то набок склонилась, опустились руки, повисли… Оттого, что пластика стала такой странной, вдруг появилась эта медленная речь, которую я никак раньше не могла поймать у него… И, в общем, родился Мышкин…» И еще она же: «Он как бы заболевает на наших глазах, что-то смещается в этом прекрасном и жизнерадостном юноше…» (Публикация Л.Мартыновой. Ленинград, 1974. «Петербургский театральный журнал», № 9, 1996).

      Третий и четвертый (мне помнится, их было четыре) акты были моментами уже беспрепятственного проникновения в нас искусства, безраздельного и всемогущего.

      Таких оваций в этом любимом мной театре (в оперном) я никогда не наблюдал. Было ощущение, что нас просто физически взяли и продвинули куда-то на годы вперед. На многие годы…

      Метаморфоза – за четыре часа.

      …Иногда в бессмысленном щелканье по телевизионным каналам я нарываюсь на частые, как мне кажется, юбилейные передачи про артистов, авторов музыки и текстов популярных песен и т. п. И надо же, почему-то именно в эти минуты ведущие или выступающие в славословиях непременно назовут виновника мероприятия гениальным актером, или гениальным композитором, а то и гениальным поэтом. Меня это стало раздражать. Может быть, от моей старости. А может, оттого, что одно это слово превращает задуманное чествование нередко хороших и талантливых людей в насмешку над ними, если не сказать в издевку.

      В связи с чем я привожу это, в общем-то, заурядное наблюдение? Время, выпавшее нам на жизнь в наших широтах, один из лучших поэтов России назвал веком-волкодавом. Это вам не Возрождение. Однако упрямая природа страны, которую «умом не понять», все равно порождала много потрясающих, великих творцов на самых разных поприщах. Но во всех сферах, о которых я имею хотя бы какое-то представление, был только один человек, к которому приложимо такое определение: гениальный