Адмирал Колчак. Романтик Белого движения. Николай Черкашин

запасов угля в Югорском Шаре становился более чем сомнительным, и случай этот подтверждал известие, полученное в Тромсё от промышленников, что в этом году Ледовитый океан по состоянию льда крайне неблагоприятен для плавания.

      При нашей малочисленной команде пришлось для ускорения работы нанять какую-то сволочь из местных обывателей, которых через несколько часов работы пришлось рассчитывать и доканчивать работу самим. Наполнив трюмы углем, мы получили осадку 18,5 футов. Течь усилилась, каждые два часа необходимо было откачивать воду. На палубе негде было повернуться, все было завалено рыбой – пришлось около 30 тонн оставить на берегу, так как ее решительно некуда было сунуть. Оставалось принять собак и идти дальше».

* * *

      Первая вспышка амбиций, которая потом переросла в самую настоящую войну нервов, случилась в самом начале экспедиции, когда «Заря» еще стояла в Екатерининской гавани. Один из матросов вернулся на судно с берега пьяным в дым и устроил форменный дебош. Коломейцову пришлось вмешаться. Ничего не оставалось сделать, как списать горького пьяницу с корабля. Но вслед за ним пришлось исключить из состава экспедиции еще одного матроса, подцепившего венерическую болезнь при стоянке в норвежском порту Тромсё. И без того немногочисленная команда таяла на глазах. Моряки отметили проводы товарищей отменным возлиянием. Случилась драка с поножовщиной. Барон Толль заметил своему капитану, что команда «Зари» больше пригодна для пиратского брига, чем для научной экспедиции. И без того взвинченный Коломейцов ответил едким сарказмом. Слово за слово да еще прилюдно, в кают-компании, привело к тому, что после двух часов вежливой, но все же нелицеприятной пикировки барон Толль заявил, что он не сможет идти с таким капитаном во льды, что он списывает его вместе с проштрафившимися матросами. Коломейцов вспыхнул и сказал, что немедленно сдает дела лейтенанту Матисену и сейчас же покидает борт.

      Судьба всего предприятия повисла в воздухе. Если Коломейцов уйдет, то в команде, и без того ненадежной, начнется разложение. Колчак это понимал, как отдавал себе в том отчет и лейтенант Матисен. Вот только барон Толль с воистину прибалтийским упрямством стоял на своем и слышать не хотел о том, что коней на переправе не меняют. Матисен хранил нейтралитет: пусть будет, как будет. Тогда Колчак пошел ва-банк. Он заявил, что тоже уйдет с корабля, если Коломейцов будет списан с «Зари». Это был серьезный ход, и он несколько отрезвил Толля. Барон прекрасно осознал, что с одним офицером пускаться в такое плавание немыслимо, а найти в Александровске, на краю цивилизации, двух готовых идти с ним на край света офицеров невозможно. Задумался и Коломейцов. Поступок Колчака изумил его. Во всяком случае, никуда с судна он не отправился, а провел ночь у себя в каюте. Утром Колчак вместе с Матисеном принялся уговаривать его помириться с Толлем. Тем более что причина ссоры не стоила и выеденного яйца. Тем более что судовая жизнь и так осложнена нехваткой